— Вот и приехали, — сказал Элосеги. — По этой лестнице выйдешь на галерею. Вряд ли там есть звонок. Иди просто так. Если хочешь, я посигналю.
— Не беспокойтесь, ради бога! — воскликнул Авель. — Я прекрасно справлюсь сам.
Он открыл дверцу левой рукой, а правую протянул Мартину.
— Помните, прошу вас, что здесь вы всегда дома, — сказал он, ступая на землю. — Я надеюсь, мы с вами увидимся, если у вас найдется свободное время.
Он попрощался с Жорди, повернулся спиной к машине и пошел к дому. Когда он шел по террасе, Элосеги его окликнул:
— Эй, багаж забыл!
Авель вернулся, увидел коробку и весело рассмеялся.
— Она пустая. То есть там камни. Я боялся, меня высадят из поезда, если я буду без багажа. Она была в мусорном ведре, и я придумал взять ее с собой.
Круглые блестящие глаза вращались быстро, как вентиляторы. Хорошая, спокойная улыбка осветила его лицо.
Мартин смотрел, как он идет по тропинке и цветы люцерны гнутся под ветром, словно двойная шеренга слуг склоняется перед ним.
* * *
Во второй раз он увидел Авеля через несколько месяцев, летом. Они с Дорой шли, обнявшись, с прогулки и вдруг услышали звон колокольчиков и знакомый цокот копыт. Они обернулись: старомодная коляска, в которой, наверное, не катались много лет, спускалась по тропинке. Правила женщина; ее лицо было закутано густой нежной вуалью в блестящих мушках. Мартин и Дора удивились. Целая труппа бродячих клоунов, атлетов и танцовщиц удивила бы их меньше. На женщине было изящное платье из белого органди и шелковая шаль. Черные, по локоть, перчатки и веточка жасмина, приколотая к груди, дополняли ее причудливый наряд. Дряхлая, облезшая лошадь спотыкалась на ходу. Мартин разглядел в глубине коляски притулившегося в уголку мальчика; тот величественно приветствовал его. Коляска проехала мимо и скрылась за поворотом, в тростниках.
На следующий день — он хорошо помнил — стояла ужасная жара. Солнце пекло с утра, все ребята на батарее обливались потом, как всегда бывает в летние дни. После учений Мартин прилег ненадолго, однако легче ему не стало. Сон выпустил на волю всю его тоску и усталость. Вчера, поздно вечером, на лугу, Дора полушутя спросила его, не думает ли он на ней жениться, а он засмеялся: «Жениться? Зачем нам жениться? Разве нам так не хорошо? К чему все портить?» — и сразу раскаялся, потому что она как-то напряглась, отстранилась. Потом он пытался все уладить, но довольно скоро понял, что ничего не выйдет. Дора была скучная, чужая. Расставаясь, она протянула ему руку, безучастно, словно прощаясь навсегда.
Элосеги лежал на берегу метрах в ста от батареи и вдруг увидел Авеля, который вышел из-за скалы, беззаботно насвистывая.
— Эй, здравствуй!
Тощая собака бежала перед ним; она пыталась поймать стрекозу, прыгала и щелкала зубами. Потом увидела Мартина, остановилась, посмотрела, понюхала издали и вопросительно повернулась к хозяину.
— Звездочка, тубо!
Авель смело подошел к нему. Без куртки он казался выше и тоньше, кудри падали ему на лоб, он откинул их рукой.
— Как вы поживаете?
Он протянул Мартину руку и медленно опустился рядом с ним. Кругом был песок, поросший дроком и какими-то кустиками. Солдаты с батареи выбрасывали сюда мусор и пустые жестянки, и целые полчища радужных ленивых мух жужжали тут, словно их породили гниющий воздух, сладковатый запах отбросов и назойливый жар солнца. Старая лодка выставила брюхо, темное и чешуйчатое, как панцирь моллюска. Ленивые чайки кружились в небе.
В ответ на его вопросы мальчик подробно рассказал ему о своих планах. Старый приемник тети Áгеды сообщал о ходе войны, и ему очень хотелось в ней участвовать. Он каждую ночь слушал передачи из Мадрида и Севильи; по сообщениям, бои шли ожесточенные, убитых были тысячи, и недостаток в солдатах ощущался все больше. В Эстремадуре националисты взяли в плен шестнадцатилетних добровольцев. Если так пойдет дальше, призовут пятнадцатилетних, потом четырнадцатилетних, а там и тех, кому исполнилось тринадцать. Ему вполне можно дать тринадцать. Филомена, тетина служанка, говорит, что иногда он выглядит на все четырнадцать.
