Бретель, который потом был послом в России, мне сам рассказал этот эпизод, и он говорил правду. Если же, как я думаю, цель, преследуемая Екатериной, когда она своего наследника отправила путешествовать, была просветительная, то она в ней ошиблась, ибо он вернулся таким же, каким уехал; в ее присутствии он по-прежнему был неловкий царедворец, а за ее спиной неудачно выражал свое недовольство. И действительно, никто из тех, кто наблюдал за ним в Европе, не удивился его поведению после того, как он взошел на престол. […]
Когда он хотел, великий князь умел, впрочем, быть очень любезным, и во Франции это с ним часто случалось. Передают много остроумных изречений, принадлежащих ему. Я приведу одно из них, характеризующее сразу двух лиц: в Трианоне герцог, впоследствии маршал, де Коаньи, весьма модная в то время личность, стоя облокотившись на камин, спросил великого князя, не меняя своего положения, как он находит французов.
— Они очень милы, — ответил Павел, — хотя немного фамильярны.
Из «Записок» Николая Александровича Саблукова:
В Вене, Неаполе и Париже Павел Петрович пропитался теми высокоаристократическими идеями и вкусами, впоследствии столь мало согласными с духом времени, которые довели его до больших крайностей в его усилиях поддержать нравы и обычаи старого порядка, в то время как французская революция стирала все с лица Европы.
Екатерина Ивановна Нелидова
Из «Записок» Федора Николаевича Голицына:
Меня уверяли, что барон Сакен… подучен был и настроен, чтобы отвлечь великого князя от всех тех советов, которые великая княгиня ему нередко подавала, будучи окружена как она, так и он, людьми им преданными… Сих-то людей ему описали, что они владеют великою княгинею, которая их слушается, а от нее и он некоторым образом, по чужим внушениям, беспрестанно поступать должен и водим совершенно ими. Его самолюбие, уже и без того стесненное обыкновенным его положением, будучи встревожено наущениями, привело его не токмо в неудовольствие и не токмо разорвало сей драгоценный союз, но первая возродившаяся в нем мысль и желание были, чтобы доказать великой княгине, что она никакого влияния над ним иметь не может. И на сей конец выбрал он г-жу Нелидову, фрейлину великой княгини, и начал к ней иметь особое внимание и отличать ее; а чрез это самое унижать, сколько возможно, свою добродетельную супругу. […]
Фрейлина Нелидова вела себя похвально и не причиняла великой княгине дальних огорчений; но не менее ее высочество, лишась искренности и любви своего супруга, принуждена была вести себя совсем не по-прежнему и в обращении и речах быть скромнее и осторожнее. Здесь можно беспристрастно сказать в похвалу сей августейшей особе, что нельзя более употреблять терпения и снисхождения, как она употребляла. Оттого в продолжительности она возвратила к себе если не любовь, так дружбу своего супруга. Он к ней был всегда внимателен. Его привязанность к Екатерине Ивановне страстью никак назвать было нельзя. Его это занимало, забавляло; а когда случалось, что она не приезжала по вечерам во дворец, то я находил его еще веселее.
Из воспоминаний Федора Гавриловича Головкина:
В числе фаворитов великого князя… был Вадковский, который, как все дураки, хотел ловить рыбу в мутной воде. Г-жа Нелидова… не довольствуясь своим положением на втором месте после немки [Марии Федоровны], подстрекала его к осуществлению задуманного им проекта — смешать карты. Не было ничего легче — для этого надо было только сказать великому князю, что в глазах всего света им управляет великая княгиня… Как только это слово было произнесено, все здание рушилось; великая княгиня вообразила себе, что можно остановить разруху высокомерием; безумие дошло до того, что ее уговорили дать почувствовать мужу, что она, как виртембергская принцесса, сделала ему слишком большую честь, прибыв с конца света, чтобы выйти за него замуж, тогда как его происхождение не дало бы ему даже права на прием в любой дворянский институт. Эти подробности я слышал от самого великого князя. Ему посоветовали подзадорить великую княгиню, притворяясь, что он ухаживает за Нелидовой, которая была уже немолода и настолько некрасива, что не могла представлять опасности для законных прав. […]
