Они каждый день рвались в больницу, но каждый день им отвечали одно — еще нельзя. Когда будет можно — скажут. Злость и раздражение, гнев на их непонимание — все это хоть и терзало Джеймса, но как-то отстраненно, будто не по-настоящему. Просто не было сил на все, и он тратил их на то, чтобы жить надеждой, чтобы помогать Лили, чтобы заботиться об Альбусе.
Джеймс бродил по территории Хогвартса, подальше от глаз других студентов, от преподавателей. Он оставил мысль вырваться через один из тайных ходов и наведаться в больницу к отцу. Это было бы глупо и неправильно, ведь Гермиона четко сказала — они все в опасности. Джеймс, при всей своей бесшабашности, не хотел, чтобы в их семье случилось еще что-то. Тем более подвергать этому осунувшуюся Лили, которая почти не спала за эти дни, но старательно это скрывала ото всех. Или Альбуса, который немного начал оживать. Ведь он был всего лишь мальчишка и, оказавшись в Школе Волшебства и Чародейства, попал под действие ее магии, чудес и загадок.
За младшего брата Джеймс волновался меньше, чем за Лили. Ал нашел утешение в компании Аманды Дурсль. Если Альбус не был с Лили или Розой, то его можно было найти рядом с хаффлпаффкой. Он даже иногда улыбался — рассеянно, грустно, но улыбался. Хорошо ел, крепко спал, хотя иногда плакал во сне и звал маму. Но Джеймс был уверен — переживет, справится. Только на вид он казался хрупким и изнеженным мальчишкой.
Джеймс сел на берегу под древним деревом и стал смотреть на воду. Отец рассказывал, как вот под этим деревом в школьные годы они с мамой проводили свободное время. Но он, конечно, никогда не рассказывал Джеймсу, что сам сидел здесь однажды в слезах — после смерти Сириуса. Не рассказывал, но Джеймс все равно ходил на это место, словно здесь ему становилось легче. И слез его никто не мог видеть.
Вдали прозвенел колокол. Скоро обед, студенты поспешат в Большой Зал. Джеймс не хотел есть. Не хотел видеть их веселые лица, слышать их смех, их болтовню. Только за гриффиндорским столом обычно стоял шепот, тихие разговоры, грустные лица. Но и этого видеть не хотелось, потому что становилось только хуже.
— Теперь я знаю, где появится очередной монумент, — раздался позади голос Малфоя. Он уселся рядом на свой рюкзак. Джеймс усмехнулся — коротко, еле заметно.
Юноша был благодарен другу за то, что хоть он не ходил с угрюмым видом и не смотрел на детей Поттеров, словно они сами уже в одном шаге от смерти. Малфой не кидал на приятеля сочувствующие взгляды, не старался все время чем-то помочь, как другие, этим только напоминавшие о потере. Скорпиус был просто собой. Наверное, только в его компании Джеймс мог расслабиться и отрешиться от своего горя.
— Какой монумент?
— Ну, когда ты совершишь какое-нибудь геройство в духе Поттеров, тебе обязательно воздвигнут памятник, — пожал плечами Малфой, доставая из кармана шапку и натягивая на голову Джеймсу, который сидел даже без шарфа. — Место я уже выбрал. Здесь ты в камне будешь выглядеть впечатляюще. Твой взгляд будет устремлен вдаль, волосы растрепаны ветром — хотя и ветра не надо…
— Договорились, ты будешь скульптором, — Джеймс стянул шапку Малфоя и поднял брови, глядя на нее. Шапка была зеленой, с вышитыми по краю вензелями семьи Скорпиуса. — Слушай, все забывал спросить, — а трусы у тебя тоже помечены этим клеймом?
— Конечно, показать? — Малфой уже встал, запуская руки под мантию.
— Иди ты к черту! Холод такой! Я еще рассчитываю, чтобы мои дети посостязались с твоими на магических дуэлях.
— Какая забота о продолжении рода Малфоев, — Скорпиус забрал свою шапку — и снова нахлобучил на макушку Джеймса. — Пошли, пора подкрепиться. Можешь уже не прятаться — сегодня уроков больше нет.
Друзья поднялись и побрели к замку по покрытой опавшими листьями дорожке. Джеймс смотрел под ноги, а Малфой насвистывал, чтобы, как обычно, заполнить тишину, созерцая хмурые окрестности.
— Знаешь, по-моему, хватит с нас памятников Поттерам, — буркнул вдруг Скорпиус, кивая в сторону Запретного леса. Джеймс тоже посмотрел туда, хотя и так уже знал, что увидит.
