Ну, съехали со двора обозники, постояла Нюрка у ворот покрасовалась и домой вернулась.
Вернулась и Сеньку в бок.
- Неча болявки належивать! Велика ли работа: по лопатке, по ведрышку... Погреб под картошку приготовь, отвори... пущай ветряет.
Погреб тот у бани самим Парамонычем был вырыт. Когда рыл его Парамоныч, сказывал: “В погребе чегой-то шибко слыхать, как Дарья поет. То ли жила какая идет со двора ее подземно в нутро погреба?”
Покуда Семен добрел до места, колечки цветастые в глазах закрутились, заширились... А работу надо делать, не то Нюрка поедом заест.
Поскреб Семен сколько-то, покидал наружу сор, подмел донышко, выбрался кое-как и прилег передохнуть у Дарьиного плетешка. Тепла земля озноб сняла, косточки на место приткнула, чтоб не тряслись, и приголубила хворого до дремоты.
Анчутка пришла на работу глянуть и заорала, торкнувши Семена ногою в бок:
- Я тя за сном послала? За сном я тебя послала, морда слепошарая?!
- Ну чего ты, Анна, злом рот поганишь? - не утерпел Семен. - Почистил я. И лесенка вона... на ветерке... Пущай обыгает.
- Обыгает... - перевернуло Анчутку. - Черт бы тебя обыгал, притвора. Поди хворосту накидай! Подожги дымно. Червяка всякого, паучишек повыкури.
- Да чисто в погребе, сама погляди. Сухо да чисто.
- Где сухо? Где сухо? Вон в углах... Нагнись ты!
Нагнулся Семен над погребом, Анчутка и саданула его: спину, мол, боишься переломить. Ухватился болезненный за погребушный край, да слабые руки ослушались - сорвались. Ухнулся Семен об глинистое дно, простонал и умолк.
- Так тебя! - крикнула в погреб Анчутка. - Посиди тут денек-другой. Может подохнешь быстрей.
Хлобыстнула его творилом и ушла во двор.
А Семен как упал на дно, так и не мог подняться. Кое-как дополз до стеночки, спиной привалился. Так и просидел в погребе до темноты. От холода, знать, опамятовал. Вспомнил, что было, и заплакал без стону и причету. И впервой подумал Семен о смерти как об избавлении.
Чу! Песня!
То ли смерть идет, то ли жизнь возвращается? То ли мерещится Семену во бреду Дарьин голос?
Хотел Семен на помощь позвать, да силушки в нем осталось только прошептать имечко доброе:
- Дарья! Ах, Дарьюшка...
Откинулось творило, пахнуло в яму теплом и голосом:
- Ктой-то тут меня зовет? Неужели Семен! Раненько ты, батюшка мой, под землю забрался. Да я тебя и под землей нашла.
Опустила горбыня лесенку в погреб, зовет:
- Вылазь сюда.
А Семен уж с ног на руки валится.
- Друг ты мой бесталанный! Погодь времечко... - сбежала легонько Дарья по лесенке, подхватила Семена, что дитя малое, под звезды вынесла.
- Ах ты, Сенюшка, Сенюшка. Сколь легонек-то ты, сколь хрупенек. Все высосала кровопийка ненасытная, а меня ж еще, подлая, Паучихой нарекла.
Посмотрела Дарья строго так в сторону избы, где Анчутка бока на перине грела, и пошла к лесу со своей ношею.
Ну ладно...
Отползла ночь от села, за оборком леса спряталась, и нет ее.
Не успела Анчутка, спросоня зевнувши, рта перекрестить - вот она, ярмарка, в ворота стучится. Не ждала злыдня такого поворота, залебезила перед своими: про товар, про дорогу, про цены спрашивает...
Паруня ж Семена глядит.
- Где Семен?
- А пес его знает, - отвечает Анчутка. - Ночью все дверями хлопал, все ходил - спать не давал. Может, где на сене дрыхнет?
А самой не стоится. И такие у нее прыткие глаза, прям не знает, на чем бы их остановить.
- Пошли завтракать, чего среди двора стоять, - зовет. - А Семен никуда не денется.
Однако и в избе под нею лавка прыгает.
- Сидите, - суетится она, - с дороги и так притомились. Пойду Семена покличу.
Не привыкли домашние к такой заботе, удивляются.
Не усидела Паруня, вышла следом за Нюркою. А та прямиком к погребу шпарит. Паруня юбку - в горсть и за ней.
Анчутка уж творило погребное откинула, шумит:
- Вылазь, Семен, куда забился? Вылазь, говорю! Не то в погребу погребу...
Яма ж ей пустой ответ бубнит.
Полезла она в погреб и уж не видит со страху, что следом Паруня опускается и Филька с Петром прискакали, смотрят сверху.
Нюрка будто вовсе ослепла: шарит руками по стенкам погребушным, ищет... Паруня же стоит в погребе посередине, глядит на нее, а сама дрожит мелкой дрожью, и такие у нее глаза, что у Фильки с Петром волосы дыбом поднялись.
