С пересохшим горлом Эверард вышел из темпомобиля (фактически машины времени) – большой металлической коробки без каких-либо внешних деталей. Он испытывал те же чувства, что и в первый день службы в армии, двенадцать лет назад (или через пятнадцать-двадцать миллионов лет, смотря что брать за точку отсчета): одиночество, беспомощность и отчаянное желание вернуться домой, не уронив при этом своего достоинства. Из других темпомобилей тоже выходили люди – всего около пятидесяти молодых мужчин и женщин, – и он немного успокоился. Вместе новички собрались не сразу – все, похоже, чувствовали себя не в своей тарелке. Не решаясь заговорить, они поначалу только разглядывали друг друга. На одном из мужчин Эверард увидел воротничок и котелок времен президента Гувера, но тут были представлены не только стили одежды и причесок, известные Эверарду до 1954 года. Откуда, например, явилась вон та девушка в переливчатых брюках в обтяжку, с зеленой помадой и причудливо уложенными желтыми волосами? Откуда… вернее, из какого времени?
Возле Эверарда остановился молодой человек лет двадцати пяти с худым, продолговатым лицом, одетый в потертый твидовый костюм, – словом, англичанин. Его подчеркнуто невозмутимый вид наводил на мысль о тщательно скрываемом большом горе.
– Привет, – сказал Эверард. – Может, пока познакомимся?
Он назвал свое имя и год, из которого прибыл.
– Чарльз Уиткомб, Лондон, тысяча девятьсот сорок седьмой год, – нерешительно отозвался мужчина. – Служил в Королевских ВВС, демобилизовался… Это предложение показалось мне большой удачей, но сейчас… Не знаю.
– Все может быть, – сказал Эверард, думая о зарплате. Пятнадцать тысяч в год, и это лишь для начала! Правда, еще предстоит разобраться, что здесь называют «годом». Скорее всего, имеется в виду личное биологическое время.
К ним подошел стройный молодой человек в плотно облегающей серой форме; наброшенный поверх нее темно-синий плащ мерцал, словно расшитый звездами. Приветливо улыбаясь, он заговорил без всякого акцента:
– Общий привет! Добро пожаловать в Академию! Надеюсь, все говорят по-английски?
Эверард заметил среди своих спутников мужчину в потрепанном мундире вермахта, индуса и еще несколько человек явно неевропейского вида.
– Пока вы не выучите темпоральный, будем пользоваться английским. – Он подбоченился. – Меня зовут Дард Келм. Я родился… минутку… в девять тысяч пятьсот семьдесят третьем году по христианскому летосчислению, но специализируюсь по вашему периоду. Период, к слову сказать, охватывает годы с тысяча восемьсот пятидесятого по тысяча девятьсот семьдесят пятый – все присутствующие родились в этом временно`м интервале. Если у вас что-то стрясется, я – ваша официальная Стена Плача. Вы, вероятно, ожидали увидеть что-то совершенно иное, но наша Академия – не конвейер, поэтому от вас здесь не потребуют школьной или армейской дисциплины. Каждый, наряду с общим курсом, пройдет индивидуальное обучение. Здесь никого не наказывают за неуспеваемость, потому что ее быть не может: предварительное тестирование не только практически исключает ее, но и сводит к минимуму возможность неудачи в вашей работе. По меркам ваших культур каждый из вас – вполне сложившаяся, зрелая личность, однако ваши способности неодинаковы, и поэтому для достижения наилучших результатов с каждым будут заниматься персонально. Порядки у нас очень простые, единственное правило – обычная вежливость. Вам будут созданы все условия и для учебы, и для отдыха. Невозможного никто требовать не станет. Добавлю, что охота и рыбалка здесь отличные, а если отлететь на пару-другую сотен миль – то просто фантастические. Теперь, если нет вопросов, прошу следовать за мной. Я покажу вам, где вы будете жить.
Дард Келм познакомил их с техническим оснащением жилых комнат. Оно соответствовало, наверное, нормам 2000 года: функциональная мебель, меняющая форму по желанию владельца, бар-автомат, телеприемник, подключенный к гигантской видеотеке… Ничего сверхъестественного. Каждый новобранец получил в этом общежитии комнату. Питались все в центральной столовой, но если кто-то устраивал у себя вечеринку, то закуски доставлялись и в комнаты. Эверард почувствовал, что внутреннее напряжение постепенно уходит.
