едина погибель. Ладно б таких, как я, свое прожил. А тебя — жаль. За что эдак судьба милостями обходит? Но, думается, не стрельнут тебя, в тюрьму закинут! Это как Бог свят! У нынешних — ни ума, ни сердца в середке нет! Злоба единая! Оттого тем властям нет от люда веры! Им не люд, им — дармовые руки надобны! А потому правду они не ищут. Им она в помеху. А и вырваться тебе, голубчик, навряд ли повезет. Большую напраслину возвели на тебя. Да и на меня! И на всех! Иначе откуда столько мытарей и бедолаг на земле развелось? И все слезами умываются. Не от правды все. Молись, дитя горемычное. Другого у тебя выхода нет. Может, Господь увидит и простит… И Кузьма молился. Обращался к Богу, чтобы он увидел и защитил, не дал сойти с ума.
— Коль поможет творец, уйди от воров. Навовсе отступись. Ить заповедь Его ты нарушал, в кой говорено — не укради! Видно, за то наказан нынче. Коль отступишься от греха, в сердце своем обращаясь к Создателю, простит и непременно спасет, — тихо тронул Кузьму за плечо старик.
— А тебя почему Господь не видит? Меня учишь, а сам?
— Я уже отжил. Едино, где отойду. Потому не про себя прошу. Об детях печаль моя, но они безбожники! Упустил я их, проглядел. За то нынче крест несу. И молчать должен, что дурное семя на свет пустил. Не будет мне прощенья за такой грех, — всхлипнул старик и отвернулся от Огрызка, всерьез задумавшегося над советом и словами старика. Кузьма слышал, как, молясь во тьме камеры, просил человек у Господа кончины для себя. Но не от руки злодеев. А своей. От старости. Утром проснулся Огрызок, а сосед лежит мертвый. Ни тени боли или сожаления не омрачили. На лице застыла улыбка, светлая, прозрачная… Легко отошел. С радостью. Без сожалений. Верил — к Богу уходит. А как иначе? Ведь услышал молитву. Сжалился и забрал. Оборвал земные муки и страдания.
Кузьма искренне пожалел и позавидовал старику.
Самого Огрызка утром следующего дня привезли к следователю прокуратуры. Тот предъявил Кузьме обвинение в ограблении банка и распорядился отправить Кузьку в городскую тюрьму. Огрызок и рта не успел открыть, как оказался в одиночной камере верхнего третьего этажа, где обычно содержались приговоренные к смертной казни. Кузьма об этом слышал не раз.
— Хана! Попух, как падла! Да было бы за что! Ни навару, ни хрена не снял я с того дела, а загребли меня! — возмущался Огрызок.
В тюрьму он тогда попал впервые и, оглядев мрачные плесневые стены и потолок, маленькое зарешеченное окно, бетонный пол, железную шконку, прижатую к стене, затекшую «парашу», стоявшую у самой двери, испугался, что никогда уже не выйдет отсюда, не увидит воли, не встретится с Сайкой. Ему бы выспаться, пусть хоть на полу. Но сон не шел. И Кузьма всю ночь ходил по камере, измеряя ее вдоль и поперек тяжелыми шагами. Три в длину, два — в ширину. Не разбежишься… Огрызок думал, как вырваться из этой западни, но ничего путного в голову не приходило.
И вдруг тишину камеры нарушил дробный стук в стену. Кузьма прислушался. Эту азбуку перестукивания он знал хорошо. Фартовые обучили, вместе с грамотой, чтоб время не терять потом.
Кузьма узнал, что рядом с ним канает стопорило. Его взяли на «теплом» с поличным, когда снимал с убитой бабы украшения из рыжухи. Это у него восьмая судимость и живьем отсюда он не надеется выйти. Сообщил, что, видно, на днях его приговорят. Спросил; не слышно ли на воле про амнистию?
Кузьма отстучал ему, что амнистией не пахнет, мусора, как всегда, зверствуют, и коротко отстучал, кто он есть.
— За что попух? — услышал стук в стену. Огрызок отстучал, что сам не знает. Мол, влип, как
сявка на барахолке. Ни сном ни духом не облажался, а лягаши сулят вышку…
Их разговор услышали на втором этаже. Поддержали беседу. Посоветовали не ссать на мусоров, забить на них. Мол, прокуратура разберется. Там не все мудаки сидят. Есть и толковые.
Кузьме, переговорившему со всей тюрьмой, стало не так уж одиноко. От участия и поддержки он заметно повеселел, появилась надежда, что и с его делом разберутся.
Из переговоров с соседом он узнал, что из этой тюрьмы слиняли на волю многие фартовые. Надо только не зевать, не упустить свой шанс, советовал стопорило и признал, что лишь из одиночных камер этой тюряги никому не пофартило смыться. Потому что смертников караулит усиленная охрана… Если б не это, он давно бы отсюда смотался.
