В 1945 году ни ФА, ни Лига не были готовы касаться букмекерских денег, которые они в лучших традициях викторианской морали полагали запачканными азартными привычками пролетариата. Но, несмотря на рост посещаемости, клубы трубили о своей бедности, и поэтому как они могли обеспечить высокие зарплаты? Несколько недель угроз и взаимного блефа достигли апогея 5 ноября; на первый полный день пребывания «Динамо» в Британии Профсоюз игроков условно назначил начало двухнедельной забастовки. Высказывались предложения выключить матчи динамовского турне из производственного конфликта, но тогда «Динамо» чувствовало бы себя как гость, попавший в чужой дом в разгар жаркой семейной ссоры.
За последние два века народы Британии и России в трех больших войнах были союзниками, в нескольких малых – противниками и вели безостановочную так называемую «Большую Игру» друг против друга в центральной Азии. И хотя практически всегда каждая из стран «помнила» о наличии другой, это не привело к углублению взаимопонимания. Упоминание о России у среднего британца вызывало в памяти набор клишированных образов, но не реальные познания.
Классический пример относится к началу Первой мировой войны. В конце августа 1914 года, когда наступление германских войск вглубь территории Франции казалось неостановимым, 17-тичасовой сбой в движении поездов по железнодорожной линии Лондон – Ливерпуль слухи отнесли на счет мифического перемещения русских войск по территории Британии. Утверждалось, что огромный корпус русских высадился на востоке Шотландии и теперь транспортировался на целом парке поездов в южном направлении с целью переброски по морю в Бельгию. Источник слуха так никогда и не был выявлен, но сам он зажил собственной жизнью, «свидетелей», готовых клятвенно его подтвердить, оказалось предостаточно. С прибывших из Шотландии платформ станционные служители счищали снег, оставленный сапогами русских солдат, видели поезда с вагонами, полными военных в странной форме, оксфордский профессор рассказывал о коллеге, взятом в армию в качестве переводчика. На набережной Темзы после полуночи замечены десять тысяч марширующих, а шотландский помещик написал своему американскому приятелю, что через его владения прошли 125.000 казаков. Слух, завоевав Британию, перелетел через Ла-Манш, и пока сражение на Марне подходило к своему пику, парижане собирались на железнодорожных станциях в надежде поприветствовать своих русских спасителей.
Эта чепуха звучала словно правда, слух соответствовал тому, что люди думали о русских: безликие и бесчисленные, ноги, запорошенные снегом, безжалостная орда из-за пределов земли, казавшиеся не столько людьми, сколько машинами. Русскую армию прозвали «русский паровой каток», и этим всё сказано – детали не имеют значения, важен вес всей махины.
В двадцатые и тридцатые годы ничего существенного не произошло, что могло бы подточить этот композитный имидж; напротив, революция и массовые трудовые мобилизации под лозунгами пятилетних планов усилили образ России, как страны рабочих муравьев. Добавьте сюда факт, что Советский Союз представлял собой нечто совершенно новое в смысле социальной и экономической организации, и легко понять, почему страна на другом краю Европы стала еще менее понятной британскому обывателю. Когда в 1939 году Черчилль произнес свою знаменитую фразу, что Россия является «загадкой, завернутой в тайну внутри головоломки», мало кто с ним не согласился.
Большинство людей, впрочем, и не хотело знать больше. Единицы посещали эту страну по туристической визе до эры дешевых уик-энд-туров Интуриста в 70-е и 80-е годы, и мотивом почти всех, кто там побывал, была смесь любопытства и политической симпатии. Даже сегодня, когда Советский Союз канул в лету, штампованные образы почти не изменились – русские толпами бродят по кругу, с трудом передвигая запорошенные снегом ноги и воздвигая непонятные сооружения. Никто на Западе, по сути, Россией не интересовался, во всяком случае до того момента, как появились опасения, что развалившаяся русская экономика утянет за собой и кое-какие соседние страны. Постсоветская Россия стала напоминать Африку: у нее почти нет товаров, нужных другим людям, и если она завтра исчезнет, мало кто почувствует из-за этого неудобства.
