– Я бы хотел прекратить этот разговор, миссис Блэр.
– Я не миссис Блэр, – воскликнула она и рассмеялась так, будто услышала отменную шутку. – Это один из моих псевдонимов. Меня больше знают как Скользкая Сью, графиня Плантагенет, Американская проныра, миссис Мортимер…
– Прошу вас, избавьте меня от этого. Мне совершенно все равно, как вас зовут, и я бы не хотел выслушивать весь список, – прервал ее я, но унять строптивую женщину так и не удалось.
– Выслушаете. Вы должны все узнать обо мне и моих подвигах. Ту знаменитую кражу в Букингемском дворце организовала я. На государственном балу я собрала неплохой урожай драгоценностей. Я обчистила десяток поместий. Я залазила в карманы на улице и выносила из магазинов старые кружева, я мошенничала и подделывала…
– А еще пиратствовали и ограбили Английский банк, – подхватил я и рассмеялся, когда она встала в полный рост. Ее настроение снова необъяснимо переменилось. Она высокомерно посмотрела на меня сверху вниз и холодным, бесстрастным голосом произнесла:
– Почему бы и нет? Я же воровка. Вы считаете меня обычной воровкой.
От неожиданности я смог лишь беспомощно, безнадежно пролепетать заплетающимся языком несколько слов о том, что она сама в этом призналась. Ничто не могло разрядить неожиданно накалившуюся обстановку, и все же упрекать ее в содеянном, бросаться обвинениями в ее адрес было решительно невозможно.
Она увидела это в моих глазах, в смущенной мине, в руках, поднятых в попытке смягчить ее гнев, и в следующих словах ее послышались примирительные нотки.
– Есть разные степени проступков, разные оттенки вины, – сказала она. – Преступления, злодеяния, правонарушения, называйте их, как хотите, не всегда являются совершенным злом. Иногда их можно простить, если не оправдать. Вы согласны?
– В вашем случае мне бы очень хотелось согласиться, – осторожно ответил я. – Я по-прежнему ничего не знаю.
– Вот и хорошо, – твердо произнесла она. – Я ничего не могу вам рассказать. Я не имею на это права, мы с вами совершенно чужие люди, и я не обязана ничего вам объяснять, даже если вы попросите.
– Я ничего не просил и не собираюсь просить.
– Значит, вы согласны понять, забыть мои слова, отбросить подозрения?
– Если вы скажете, что я могу доверять вам, что когда-нибудь вы объясните мне то, что сейчас кажется таким непонятным.
– Мне очень хочется сделать это прямо сейчас, – на миг глубоко задумавшись, произнесла она, а потом, бросив на меня долгий, внимательный взгляд, покачала головой. – Нет, пока что нельзя. Вы должны заслужить мою откровенность, должны доказать, что не станете злоупотреблять ею. Со мной связаны другие люди, и я говорю не только за себя. Вы должны поверить мне, довериться мне или забыть обо мне.
– Как скажете. Я подчинюсь вашему решению. Хотите – расскажите все, а не хотите – не рассказывайте ничего. Если расскажете, я вам помогу, если не расскажете, все равно помогу, насколько это будет в моих силах.
– Безо всяких условий? – И когда я кивнул, ее лицо озарилось такой улыбкой, что все сомнения и тревоги, еще терзавшие меня, вмиг рассеялись. Но, околдованный магией ее ярких глаз, я смело произнес:
– Согласен. Я к вашим услугам. Делайте со мной, что хотите.
– Обещаете? – Она протянула ко мне обнаженные белые, теплые руки, и я на миг прижал их к своим губам в знак верности и подчинения. – Вы будете моим рыцарем и защитником. Я говорю серьезно. Я могу призвать вас сражаться за меня или хотя бы защитить меня в моем нынешнем положении. Что может случиться за время этого путешествия, предугадать я не могу. Есть риск, есть опасность, и я могу попросить вас разделить их со мной. Вы уже жалеете, что согласились?
Она пристально наблюдала за мной, ожидая увидеть малейшие признаки неуверенности, но, что бы ни творилось у меня в душе, внешне я остался тверд.
– Я не разочарую вас, – сказал я и уверенно добавил: – Значит, вы все же решили не сходить с поезда.
– Я должна ехать, у меня нет выбора. Я не могу задерживаться. Но я больше не чувствую себя одинокой и незащищенной. Если случится беда, скажу откровенно, я попытаюсь переложить ее на вас.
