Ужин был веселым, шумным.
— Научу тебя кувырку, Левка, так и быть, — смеялся Владимир, — вообще отдам его тебе. Хочешь?
— Конечно, хочу. Спасибо! А я за это тебе тоже подарок сделаю. Одна идея родилась.
— Что за идея?
— Мне новый занавес очень нравится, но... Дай-ка карандаш.
Все перешли за письменный стол. Рисовали, чертили, спорили до хрипоты.
— Убедил. Убедил, черт головастый! Завтра же за переделку.
В передней раздался звонок. Владимир вышел и вскоре вернулся с телеграммой в руках.
— Вот теперь мы можем тебя встретить, Лева! Узнали, наконец, что ты едешь. Телеграмма из Минвод.
Осинский начал выступать в канун нового, тысяча девятьсот сорок четвертого года. Все шло хорошо, но в феврале произошла неприятность.
Весь день Осинский провел в цирке вместе с лилипутом. Занавесив окна гардеробной одеялами, они проявляли и увеличивали фотографии. Отдыхать домой не пошли. Во время выступления, после первой же стойки, Осинский почувствовал жгучую боль в обрубке. Он чуть не потерял сознания, однако с манежа не ушел, выполнил все трюки до конца.
— Что с тобой? — встревоженно спросил лилипут за кулисами, после того как Осинский снял с лица лягушачью маску.
— Не знаю... Чертовски больно... Помоги-ка стянуть трико, снять протез...
— Ой! — испуганно воскликнул лилипут. — Кровь из протеза льет...
— Наверное, лопнула перевязанная артерия, — догадался Осинский, — пошли скорее в гардеробную.
Протез был весь в крови. Она хлестала из обрубка, точь-в-точь такими же пульсирующими толчками, как в день ранения.
— Вызывай неотложку! Мигом! — приказал лилипуту перепуганный Владимир.
Лилипут стремглав выскочил из гардеробной.
— Пинцет! Скорей пинцет! — крикнул Осинский, кивком указывая на столик с фотографическими принадлежностями.
Владимир передал пинцет. Подержав его над пламенем спички, Осинский нащупал пульсирующую артерию, крепко зажал.
— Суровую нитку, Володя! У меня в рыболовном мешке! Отрезай ее. Завязывай. Туже завязывай. Хорошо. Теперь брызни-ка одеколончиком, вон он, на столике. Так. Дезинфекция сделана. Все... Спасибо...
Кровь остановилась. Осинский долго не мог вставить самокрутку в прыгающие посиневшие губы.
Вскоре приехал врач. Осмотрев обрубок, он долго качал головой и сказал тоном, не допускающим возражений:
— Все обошлось, но никакой нагрузки. Выступать запрещаю категорически. Ка-те-го-ри-чески! Никаких цирков! Покой! Только покой!
— Еще чего! «Никаких цирков!» Покой будет только на кладбище, — передразнил врача Осинский, как только тот вышел из гардеробной.
— Да, Лева, сделаем перерыв, — строго сказал Владимир.
— Никаких перерывов! Я только в форму вхожу.
Заспорили. Осинский даже слушать ни о чем не хотел.
— Это случайность! Чистая случайность! Это тогда, еще в госпитале, врач неудачно артерию перевязал! — кричал он. — Очень хорошо, что так случилось! Зато теперь больше не лопнет! Никогда не лопнет!
С трудом договорились, что Осинский будет исполнять трюки только на одной руке.
Спустя несколько дней Волжанский, проходя мимо цирка, заглянул в свою гардеробную. И остолбенел. У столика стоял Осинский в одних трусах и сосредоточенно колотил обрубком по стене. Лицо его морщилось от боли при каждом ударе.
— Ты что? Рехнулся? — ворвался в комнату Владимир.
Осинский продолжал тыкать обрубком в стену.
— Зачем так кричать? Я все слышу. Так надо, чтобы мозоль набить, просто мозоль набить. Мне лучше знать, как лечиться.
— Ничего себе лечение. Все равно не разрешу на двух руках делать ни одного трюка. Или Кузнецову напишу и из номера выгоню, так и знай!
— И долго не разрешишь?
— Год не разрешу. Год!
— Ну и не разрешай, — разозлился Осинский. — А мозоль все равно набивать буду! Мне она нужна, мозоль. И никто не запретит ее иметь. Мне для протеза мозоль нужна.
— Что с психом говорить?
— Вот правильно! И не говори!
Глава вторая
ГОД СПУСТЯ. В БАКУ
— Ну, вот и февраль, что будет дальше? — не глядя в глаза Владимиру, спросил Осинский.
— Уговор дороже денег. Начнешь сегодня делать все трюки. Все дуешься?
— Все дуюсь, — просиял Осинский. — Ну и характерец у тебя. Упрямый как черт!
— Весь в тебя! Снимай протез, покажи мозоль.
