По дороге мне встретился Червяков. Он шел из своего отделения. Понуро.
— Там благодарность тебе. Передали из облздрава, — пасмурно сказал он. — За какую-то бабку.
— Фантасмагорично! — воскликнула я. — Червяков, ты ходячая благая весть.
Червяков хмуро смотрел мне в лицо и молчал. Я собралась идти дальше. На волю.
— Я думал, что ты не такая, как все, — вдруг сказал он. — А ты…
— Такая, — ответила я.
Я смотрела в его понурую спину, пока он не завернул за угол. У Червякова не было коричневых зубов. Он просто много курил.
Внутри меня что-то тренькнуло. Сама не знаю что.
На банкете мы ухохотались, вспоминая былое студенческое прошлое. И я забыла о сидевшем во мне занозой Червякове. Мы навеселились и накупались в бассейне загородного ресторана. Прямо в одежде. Как ВДВ. На глазах завистливой толпы. Я поняла десантников. Это такой кайф! Толпе этого не понять. Для того чтобы это понять, надо прыгнуть в бассейн посреди города с группой нестандартных единомышленников. Прямо в одежде.
Я надела платье с подсолнухами и повертелась перед зеркалом. Это было «delicious» в двух значениях этого слова — прелестно и вкусно. Изысканный деликатес Пальчики оближешь! Съедобные цветы сакуры, поданные на десерт. Пластит с таймером в моей руке. Мама — гений! Она сделала конфетку, обогнав на корпус всех известных мировых дизайнеров. Без выкроек и лекал. Мама нафантазировала эротичное платье для тургеневской барышни двадцать первого века.
— Глаз не оторвать, — сказала она, глядя на меня блестящими глазами.
Я распушила кудряшки на голове и покружилась перед папой.
— Убойно! — рассмеялся он. — Я бы на тебе женился, если бы не мама.
Я села к нему на колени и кокетливо стрельнула глазами. В детстве я усаживалась на его ногу, на ступню, и бралась руками за голень. Он меня качал, а я кокетничала с ним. Стреляла глазами. Направо и налево. Папа, смеясь, прижимал меня к себе крепко-крепко. И из папы можно было вить веревки.
— Когда ты вырастешь, — как-то заметил папа, — мужчине-размазне на твоем пути лучше не попадаться. Мне его жаль. Заранее.
Папа закрутил круассан из моих кудряшек и заглянул в мои глаза.
— Я и не заметил, как ты выросла. — У папы был грустный голос.
Папа не знал, что я выросла значительно раньше, чем ему хотелось бы. Но ему не стоило об этом даже намекать.
Я опоздала на крестины намеренно. Люблю эффектные появления. Люська утверждает, что от скромности я не умру. Я и не умираю. Другие найдутся. Пока я шла к их столу в ресторане, головы свернули все. Вместе с туловищем. И мужчины, и женщины. Я благовоспитанно опустилась на свободный стул рядом с Люськой.
— Хроника пикирующего бомбардировщика, — сказал один из несчастных однокурсников.
— Ага, — согласился Радислав. — Прямо из серпентария.
Люська пихнула его под столом ногой. Я поняла это без труда, безразмерное тело Радислава заколыхалось, как студень. Я оглядела стол и сразу засекла цель. Иван-дурак сидел в окружении однояйцевых близнецов, Микки и Рурка. Он приволок их с собой, как баррикаду. Но, несмотря на живую баррикаду, он снова был в ступоре. Сидел, упершись взглядом в тарелку. Видимо, запоминал рецепт салата «Цезарь». Или на него действовала так не только я, но и близняшки?
— Люська, — прошептала я. — Может, он девственник?
— Нет, — зашептала она. — Я спрашивала.
— Да, — громко сказал Радислав. — Для тебя — да!
Мы с Люськой окинули его ледяным взором. Он был не только не куртуазен в частности, он был не куртуазен в целом. Лез в беседу посторонних людей. Это был не просто моветон, это было — фу!
— Что здесь делают Микки и Рурк? — прошептала я.
— Однокурсницы, — зашептала Люська. — Он на них не клюет.
Оказывается, баррикада жила своей жизнью, самостийно перемещаясь за Иваном-царевичем в своей железной коробчонке.
С моим появлением беседа потекла в двух направлениях. Однокурсники кастово беседовали о своем житье-бытье, мы с Люськой о своем. Но при этом мы с Люськой оставались в центре внимания, а эпицентром моего внимания был Иван-царевич. Он не сказал почти ни слова, не съел ни одной ложки, не обменялся любезностями с настойчивыми близняшками. Он сидел сиднем. Как памятник. Ему было некогда, он изучал стол. А я раздражала дам из числа однокурсников Радика и Вани. Если бы у меня была низкая самооценка, я бы уже покончила со своей самооценкой. Но, к несчастью для остальных, я невосприимчива к чужим раздраженным взглядам. Более того, они повышают мою самооценку в разы. Если я кого-то раздражаю, значит, я точно лучше всех! Это очевидно и дискуссии не подлежит.
