С другой стороны, я не нежная сильфида. Я предпочитаю действовать, а не ждать манны небесной. В таком случае следует рубить гордиев узел, чтобы не мучиться. Если Иван — дурак, то «чао, бамбино, сорри». Отмучился, забыл и пошел по жизни дальше. Кстати, именно поэтому я сдавала экзамены в первой пятерке жаждущих. Отстрелял — и гуляй смело, пока другие маются в пыточной возле экзаменационного кабинета.
— Как живешь-можешь? — поздоровалась я с Люськой.
— Пока могу, живу, — философски ответила она. Как Сократ в юбке.
— А Радик?
— Что нам надо? — проницательно спросила Люська Лучше бы она не проницала больше, чем следует.
— Ванятка затих, как диверсант, — я разрубила гордиев узел.
— Он тебя боится.
— За что?
— Ты не умеешь говорить нормально. Одни ужимки и прыжки. Психологически устойчивых это утомляет, а неустойчивых пугает.
Оказывается, моя близкая подруга была неблизкой. Она терпеть меня не могла! Я позвонила ей за утешением, а она принялась читать мне нотации. Я сцепила зубы.
— Мерси. Предупредила, что он трусоват, — с наигранным благодушием произнесла я.
— В данном случае трусость не патология, а норма. Или как там у вас говорят?
Она надо мной еще и издевалась!
— Как говорят? Вовремя закончить задушевную беседу с закадычной подругой. Вот что такое норма!
Я швырнула трубку и уставилась в окно. В темном, пыльном углу края света обнаружились два, точнее, три человека, которым я активно не нравилась. Люська, Радик и Иван-дурак. Ну и скатертью дорога! Туда, где обнаружились. Я велела родителям говорить этой троице, что я в библиотеке круглыми сутками, если они будут звонить. Но мне никто не позвонил.
* * *
Я релаксировала на диване в ординаторской. Червяков был моим временным сэнсэем на ночном дежурстве. К нему явился его друг Дробышев.
— Фотосессия? — спросил меня Дробышев. — Почему в одежде?
Я вяло отмахнулась рукой от нелепого вопроса нелепого человека.
— Дробышев, ответь мне как нейрохирург. Что такое любовь в биологическом ракурсе?
— Условный рефлекс, — засмеялся Дробышев, пялясь на мои ноги.
— Ну и? — Я запахнула халат плотнее.
— Ну, попроще для самых дремучих, — Дробышев уселся на стол. — К примеру, объект Червякова — женщина.
— Мужчина — неудачный пример, — согласился Червяков. — Для меня.
— Его мозг получает индифферентный раздражитель от объекта: родинку на ее груди, звук ее голоса или запах ее волос. Если через пару секунд у Червякова произойдет выброс половых гормонов, то появятся предпосылки для возникновения условного рефлекса на данный объект.
— А если я увлекусь тату на другой женской попке, — радостно подхватил Червяков, — условный рефлекс на первый объект угаснет, едва родившись.
— Но если Червяков будет длительный период времени испытывать половое влечение к одному и тому же объекту, — развеселился Дробышев, — тогда возникнет устойчивый условный рефлекс, именуемый простым народом любовью.
— Что тебя потянуло на любовь? — внезапно заинтересовался Червяков.
— Меня на нее не тянет.
— Тебя надо вытянуть, как репку. Давай я, — блестя глазами, предложил Дробышев.
— Так уже вытягивали, — зевнула я. — В репке любви не оказалось.
Я проснулась утром от ощущения чужой руки между ног. В моих собственных трусиках. Я разлепила ресницы и увидела багровую физиономию Червякова над своим лицом. Он хрипел, как агонизирующий больной.
— Пшел вон! — рявкнула я.
Его рот захлопнулся. Лицо передернулось от переносицы до подбородка. Закрылось чадрой лютой злобы. Он прошелся когтями между моих бедер так, что я чуть не скрючилась от боли. Вытащил руку и спокойно помыл под краном.
— Скотина! — взбесилась я.
Он наклонился надо мной, вытирая руки.
— Что ты выкобениваешься? — с ненавистью спросил он. — Еще не выучила, как садиться на шпагат?
В мое поле зрения влетел его нос Я, не раздумывая, размахнулась кулаком и ударила изо всех сил. По лицу Червякова потекли две струйки крови.
— Дефлорация. Двойная, — жестко сказала я. — В следующий раз будет хуже. Тобой займутся другие люди. Их много больше, чем тебя.
Червяковым было кому заняться уже сейчас. Моему отцу и его друзьям. Они разодрали бы его как репку. Мне стоило только сказать. Но позориться? Нет уж! Если только совсем припрет к стенке.
