– Да, я встречала ее, – вспомнила Ольга. – А дети у них есть?
– Нет, детишек у них нет, – покачала головой Антонина. – И у нас говорят, что они дали зарок жить как брат с сестрой и Богу служить.
– А разве такое возможно в супружестве? – изумилась Лёля.
Тоня пожала плечами.
– Все возможно ради Бога, – твердо произнесла Антонина. – Но это не девичьи разговоры! Кстати, – она сменила тему, – а ты читала мой альбом?
– Да… – протянула Ольга. – Я читала…
– И что же?
– Тоня, честно признаюсь, я не очень поняла: вы здесь не монахини и не мирянки, вы что – диаконисы?
Тоня засветилась от радости:
– Молодец, запомнила про диаконис! Но мы пока не диаконисы, сестренка. Мы здесь, Лёля, крестовые сестры.
– Кто?
– Крестовые сестры. Мы не даем монашеских обетов, но желаем провести жизнь в смирении, исполняя любое послушание ради Бога и ближнего. – Тоня добавила: – Если хочешь, можешь называть нас диаконисами. Великая княгиня имеет желание возродить женскую диаконию, но пока мы сестры.
– А почему крестовые?
– Сестры при посвящении получают кипарисовый крест на белой ленте с изображением Нерукотворного Спаса и Покрова Пресвятой Богородицы; а на обратной стороне – образы святых жен Марфы и Марии и четки. Мы носим крест как сестры милосердия. Но, в отличие от сестер милосердия, мы занимаемся не только врачебной деятельностью. Основа нашей жизни – молитва, ею мы начинаем и заканчиваем любое дело. Великая Матушка говорит: мы должны все делать для Бога и ради Бога.
– А Елизавета Феодоровна тоже крестовая сестра?
– Да, конечно. Матушку возвели в чин крестовой сестры в числе первых посвященных. Это было Великим постом, в апреле, года два, нет – три назад. У нас тогда посвятили семнадцать человек. Во время торжественной службы епископ Трифон обратился к Матушке со словами: «Эта одежда скроет вас от мира, и мир будет скрыт от вас, но она в то же время будет свидетельницей вашей благотворной деятельности, которая воссияет пред Господом во славу Его».
– Красиво… – задумалась Ольга. – Так у вас крестовых сестер всего семнадцать человек? А другие сестры тогда кто?
– Сейчас посвященных сестер намного больше, чем семнадцать, почти половина – посвященные. Остальные называются испытуемыми. Ну, это как, например, послушницы в монастыре. Они живут какое-то время при обители, выполняют послушания, молятся и испытывают свое сердце – по нраву ли им такая жизнь, смогут ли они нести этот крест до конца? Когда они твердо могут сказать, что готовы, их тоже посвятят.
– Не понимаю… Ведь, по сути, вы живете монашеской жизнью…
– Так, Лёлечка, и не так. Монах – это тот, кто один на один с Богом. Кто всего себя Ему отдал. Это высочайший подвиг, так считает наша Матушка. А мы… мы Богу служим через служение людям, через помощь друг другу.
– И ты, Тоня, останешься здесь на всю жизнь?
– Мне бы очень этого хотелось, Лёля.
Часы пробили десять.
– Знаешь что, Лёля… – поразмыслив, предложила Антонина. – Яйца у нас закончились, послушания тоже. Пойдем, я тебе кое-что покажу.
– Что покажешь?
– Одно секретное место…
Лестница была довольно узкой, винтовой. Прохладные белые стены отражали теплый огонек свечки, которую держала в руках Тоня, создавая легкие блики. Девушки шли молча, крепко держась друг за друга.
Наконец лестница закончилась, и они оказались в просторном помещении.
– Подземный храм! – догадалась Лёля.
– Да, это подземный храм – усыпальница. Здесь найдут упокоение сестры, подвизавшиеся в обители до конца. Надеюсь, и я буду лежать здесь.
– Тоня! – Лёля отдернула свою руку. – Ты так просто говоришь о смерти, словно… – она замешкалась, – словно либо не видела ее, либо ее не боишься…
– Оленька, – Тоня повернулась к сестре. – Ты же знаешь, я похоронила мать, я знаю, что такое смерть… Да и здесь, в обители, мы часто смотрим смерти в глаза, когда умирает кто-нибудь из наших подопечных или больных в лазарете. Я видела смерть, но я не боюсь ее.
– Отчего же?
– Потому что – Христос воскрес, понимаешь? И своей смертью уничтожил смерть.
– Но люди все равно умирают! И мы – умрем.
– Да, умирают. И мы умрем, – повторила Тоня. – Но если мы в Бога верим, если мы живем по совести, по вере своей, умирать не страшно. По крайней мере, не так страшно.
