— Зачем? — удивился Добытчик.
— Как можно! — удивляется Любитель Природы и наливает себе еще водки. — Как можно быть возле океана и не подойти к волне?!
— А как можно, — в тон ему отвечает Добытчик, — как можно не знать, за сколько твоя жена купила стенку в новую квартиру?
Старик откашлялся: рассказ получился долгим.
— Свое новое ухо, — все же добавил он, — я то включал, то выключал, чтобы не разрядить батарейку, так что всего я, конечно, не слышал. Но там, наверно, было и еще интересное…
— Ну, дядя Миша, если у вас будет и правое ухо…
— Правое мне не нужно. Удобнее с одним. Знаете почему? К зануде, если тот случится в парке Кольберта, я буду сидеть правым боком! Только никому об этом не говорите…
Я пришел к дяде Мише и застал его перед зеркалом в прихожей. Он оглаживал подтяжки, и я понял, что они новые.
— Знаете, на кого вы сейчас похожи? — с порога начал я общение.
— Примерно да, — ответил дядя Миша и бросил последний взгляд в зеркало. — В этом отношении я уже не заблуждаюсь. Сегодня утром я глянул на себя и понял: на грани исчезновения. Что делать? Но, слава богу, вспомнил — у меня же есть новые подтяжки!.. Так чем приятным вы меня угостите — вы ведь как вежливый человек правду все равно не скажете.
— Вы сегодня, в этих подтяжках, похожи на Ларри Кинга![12]
— Я вам скажу больше, — отозвался на известное имя старик, — у меня нынче еще и государственное, как у него, мышление! Я готов задавать важные вопросы кому угодно, даже президенту. Так они на меня подействовали. Смотрите, как быстро вы все заметили!
— Расскажете?
Мы сели в кресла, мой постоянный собеседник оттянул тугую подтяжку, отпустил и начал:
— Вообще говоря, подумал я сегодня, меряя новые подтяжки (смотрите, какие они яркие!), в каждой стране должна быть Служба Смеха. И не какая-то самодеятельная, с трудом терпимая государством, а утвержденная Сенатом. Впрочем, это давняя моя мысль, но нынче она окончательно оформилась… И этой службе нужно выделить не кабинет в мэрии, даже не офис, где будут околачиваться пятеро зубоскалов и ехидничать по тому или другому поводу по команде старшого, а… целый город, как это заведено в Европе. Целый город — как Габрово в Болгарии, как Одесса в бывшем Союзе, как Париж, который снабжал раньше шутками весь мир.
Почему город? Смеху должно быть просторно. Настоящий смех — он вроде грома, а гром не может резвиться в комнате. В комнате — это хихиканье. Второе: в городе шутят не по обязанности, не по должности, не за зарплату, не с 9 до 6-ти, а в охотку, по традиции, то есть в любом месте, в любое время и по любому поводу.
И все-таки почему целый город? — повторю я вопрос. (Учтите, я сегодня мыслю по-государственному). Смеху нужны угодья. Смеху, чтобы он мог кормить, как фермер хлебом или кукурузой все государство, нужна площадь пошире. Асфальтовые угодья, если хотите, ибо смех — порождение городов. Фермер выращивает хлеб и кукурузу, он смотрит на небо, то моля его о дожде, то кляня за затяжные дожди, и ему не до смеха. А на асфальте смех вырастает в любую погоду. Смех — это цветы асфальтов. И это отнюдь не анекдоты, как могут где-нибудь подумать, это образ мышления.
Над Одессой как-то разразилась пыльная буря, метеорологи объясняли, что ее принесло аж из Африки. Мол, такой случился кошмарный циклон. Рыжая мелкая пыль лежала на мостовых, на тротуарах, на подоконниках, на лотках, на фруктах, которые вынесли продавать, а небо было бурое, как медведь. Такое событие в Одессе не могло обойтись без шутки. Но как можно пошутить насчет пыли? Просто рыжей пыли?
Ее нужно было с чем-то увязать, в этом соль.
В те времена города Советского Союза соревновались друг с другом, это был знак времени. Города состязались в производительности труда, по числу новостроек, новоселов, по рождаемости, по количеству прочитанных книг, по чистоте… Когда на Одессу просыпалась рыжая пыль, она как раз соревновалось со Львовом по последнему пункту. На большинстве стен, на каждом углу висели призывные плакаты, где похожий на красногвардейца строгий гражданин тыкал пальцем в прохожего и спрашивал: "Что ты сделал, чтобы победить Львов в борьбе за чистоту города?"
