А когда-то у него сердце застучало, когда он увидел юную красавицу в кордебалете. Он только приехал в большой областной город, молодой танцовщик, уже приглашенный на первые роли. Это было почти десять лет назад. Инна делала успехи, ее выделяли, один из балетмейстеров любил с ней работать, кажется, у него были свои виды, но Алексей их расстроил. Он влюбился, выбрал Инну себе в партнерши, много работал с ней, они поженились. Все было хорошо, может, чуть спокойнее, чем когда-то мечталось. Но спокойствие в семье ценишь, когда много огня в работе.
Теперь Алексей считал, что Инне самое время бросить сцену, уйти, родить ребенка, подходит крайний срок, ей скоро тридцать, и лучше родить двоих: через год — одного, через два — второго. Если она согласится, у них начнется новая, совсем новая жизнь. Зачем ждать критического возраста? Лет пять, семь — и все равно она уйдет, но рожать будет поздно.
Алексей вдруг ясно увидел Инну с растрепанными волосами, в расстегнутом халатике, с младенцем у груди, набухшей молоком. Ребенок сосет, надувая щеки, Инна склонилась над ним. Вокруг распашонки, пеленки, какие-то таинственные предметы, коробочки, флакончики.
Все это он видел недавно в доме сестры, куда они с Инной приезжали «на крестины». «Ну как, старушка, — спросил Алексей жену на обратном пути, — впечатляет?» Инна поморщилась. Может, ей, аккуратистке, не понравился беспорядок, а может, испугалась, что Алексей к ночи заведет опять свой любимый разговор? Она поморщилась, но глаза у нее, заметил Алексей, были грустными.
А он хотел увидеть у себя дома такой беспорядок, почувствовать особое тепло и запах детской.
Последнее время ему стали надоедать балетные спектакли с их мишурой. То, что видится зрителю, — простор, перспектива, глубина, блеск, богатство, — для тех, кто на сцене, просто-напросто плоский задник, грубое малеванье, потертое от употребленья, а роскошные уборы и драгоценности — всего лишь крашеные перья, матерчатые цветы, стеклярус, позолоченный сутаж — дребедень и дешевка.
Алексей мечтал о танце, свободном от сценического оформления, — движенье, музыка, свет, немного цвета. И как можно меньше традиционных элементов. Он их не отвергал, это прекрасная школа, необходимая в их искусстве, но он хотел свободы и широты движенья, импровизации в сольном танце. Алексею думалось, что он мог бы создать нечто стоящее, не для себя только, не как танцовщик, но как хореограф, балетмейстер.
Его тридцать два года тоже переломный возраст. Он начал чувствовать сердце. Особенно с Инной на вытянутых руках. Кстати, эти поддержки казались ему также рутиной, живой скульптурой в устаревшем стиле рококо.
Да, врач нашел расширение сердца: насос перегружен, что и говорить, ведь искусство балета — особое искусство. В каком другом полет воображенья так связан с натужной работой мышц?
Писатель, художник, режиссер, драматический актер — им не надо ежедневно выламывать, выкручивать свое тело, они не обливаются потом, работая словно шахтеры или горновые. Им неведома ранняя трагедия возраста. Скоро и он оттанцует свое, и хорошо, если ждет его работа балетмейстера. Самостоятельная, другой он не хочет. И чтобы дома — Инна с детьми. Он может содержать семью. Кое в чем, конечно, придется себе отказывать, но дом их и так набит игрушками: магнитофоны, фото- и киноаппараты, стереопроигрыватель, транзисторы, электроприборы на кухне и «Жигули» в гараже.
А недавно, вместе с «заслуженным» получил он новую квартиру — трехкомнатную. В так называемой гостиной, двадцатиметровой комнате, по проекту Алексея смонтировали брус и шведскую стенку для занятий. Здесь было все, что нужно для работы: магнитофон и проигрыватель, простой дощатый пол, напольные весы, гири и штанга, которую Алексей называл шутя «двойник моей жены», — он поддерживал свою атлетическую форму еще и такой нагрузкой.
Инна мечтала о новой мебели, но уступила мужу и обставила гостиную в восточном духе — матрасы, покрытые коврами, низенькие шестигранные столики, выписанные из Ташкента. Все это выдвигалось из углов, когда бывали гости. Не часто.
