- Куда уж активнее! - Фёдор пригнулся от прозвучавших почти одновременно выстрелов "перделок", и размазал по лицу перемешанную с горячим потом грязь. - Ещё немного, и мне можно присваивать почётную приставку к фамилии. Толстой Гончий Лось - предводитель гуронов! Каково, а?
За спиной глухо стукнуло, и мгновение спустя громкие французские ругательства оказались заглушены тонким, вкручивающимся в мозг криком на одной ноте. Такое бывает, когда человек вдруг обнаруживает в кишках заострённую деревяшку. И не сразу умирает от боли.
- Pardonnez moi camarades, millions fois pardon! [2] - Фёдор прошёл по узкой перемычке между двумя волчьими ямами и обернулся. - Извините, так уж получилось.
Ответом стала пуля, выбившая щепки из соснового ствола в паре вершков от головы. Нет, определённо, после их так называемой революции во французах совсем не осталось благородства. Извинился де, даже на двух языках, какого чёрта ещё нужно?
Опять стреляют. Но, как показалось, вперёд больше не стремятся. Уж не собираются ли отступить? В таком случае - скатертью дорожка! Как будет по-французски "проваливайте на хрен, суки"?
- Ну ты, Фёдор Иваныч, и дал жару! - Лопухин встретил неторопливо бредущего командира сразу за линией окопов. - Один против целого полка воевал!
- Да полно, - Толстой устало отмахнулся. - Там пара эскадронов была, если даже не меньше.
- А мне показалось...
- Мне тоже со страху двенадцать дивизий померещилось. Чуть медвежья болезнь не приключилась.
Командир батальона и его начальник штаба знали друг друга много лет, потому могли разговаривать начистоту, без глупой бравады и показной храбрости. Если на двоих съеден не один пуд соли и сожжены несчитанные пуды пороха, то можно откровенно признаться в маленьких слабостях. Ванька поймёт - у самого не единожды после дела дрожали колени. Перед боем и во время него - никогда, а по окончании...
- Сейчас людей пошлю трофеи собрать, - Лопухин вопросительно посмотрел на капитана, ожидая подтверждения, и, увидев одобрительный кивок, рассмеялся. - Заодно твои дивизии пересчитаем. Двенадцать там, или восемнадцать... чего их, супостатов, жалеть-то?
- За приписки взгреют.
- Да шучу я, шучу! - пошёл на попятную начальник штаба.
Он и сам прекрасно помнил грозный указ государя-императора, позднее лично озвученный Павлом Петровичем на общем построении дивизии. Его Величество испытывал вполне объяснимую приязнь к Красной Гвардии, поэтому всегда старался говорить без намёков и двусмысленностей. Грубовато, конечно, получалось, но ведь не перед воспитанницами Смольного выступал! Солдаты, кстати, после этих встреч пребывали в энтузиазме, да и офицеры не упускали возможности узнать несколько новых слов.
А государь тогда выразился, да...
- Я не помню точно, кто сказал первым, будто война должна сама себя кормить, но это сказал идиот и сукин сын! Поэтому отставим в сторону троцкистские лозунги и заявим со всей большевистской прямотой - война никогда и никого не кормит! Эта гидра жрёт всё, что попадётся под хищные щупальца. И наша задача - хоть немного приуменьшить нанесённый её прожорливостью ущерб.
Император прервался, и строгим отеческим взглядом обвёл застывших в строю красногвардейцев:
- Так что, господа, приоритетной задачей становится не только уничтожение врага, который через месяц обязательно внезапно вторгнется в наши пределы, но и нанесение ему максимального материального ущерба. Это о трофеях, если кто не понял. Но! Но попрошу обратить внимание на строгую отчётность. Построение великой Империи невозможно без учёта, учёта, и ещё раз учёта! Россия верит в вас, товарищи!
Вот теперь и думай, что написать в победной реляции. Многовековые традиции составления донесений требуют указать хотя бы один разбитый полк, но новые веянья рекомендуют сообщать чистую правду. А как же ордена и прочие монаршьи милости? Какое-то внутреннее противоречие получается. И угораздило же Фёдора притащить за собой гусар! Нет бы их обоз! Вот всегда так - командир пойдёт и победит, а бумажная работа достаётся начальнику штаба. Эх, грехи наши тяжкие!
- О чём вздыхаете, Иван Михайлович?
