Пока вожди и их семьи ведут себя осмотрительно, не выставляя свою власть и богатство на всеобщее обозрение в Китае — или, как в случае деловой активности госпожи Чжан и Ху-младшего, вообще не упоминаются в СМИ — их можно считать лицами неприкосновенными по определению. «Если император не хочет, чтобы дознаватели копались в тех или иных коррупционных делах, так тому и быть, — говорит Ван Мингао. — А то ведь они могут наткнуться на членов его семьи, и это пойдет вразрез с интересами монарха. По сути дела, речь была бы о попытке следователя-одиночки справиться с целым социальным классом». Единственная вещь, способная сместить баланс, — это политическая воля на высшем уровне.
Коррупционный скандал и низвержение пекинского мэра Чэнь Ситуна в середине 1990-х гг. символизировали тот факт, что Цзян Цзэминь наконец-то берет столичное руководство под контроль. Цзян поначалу выглядел чуть ли не марионеткой своих старших предшественников, однако вскоре начал умело и последовательно консолидировать власть, создав на вершине центрального аппарата целую лоялистскую базу, куда вошли выдвиженцы из Шанхая. Эта «шанхайская клика» сидела на пекинском насесте почти десять лет, осыпая свой родной город всяческими привилегиями и вызывая глухое раздражение в прочих регионах Китая. Власть этой фракции достигла зенита в 2002–2003 гг. — и начала убывать, сделав город и его руководство как никогда уязвимыми.
В колониальную эпоху Шанхай слыл «жемчужиной Востока» и являл собой средоточие меркантильных и торгашеских настроений, место, где «было трудно провести грань между властями и бандитами». Когда в 1949 г. полубосая армия Мао заняла город, коммунисты окрестили его «продажной девкой империализма» и взялись за кнут, закрывая частную торговлю, арестовывая или высылая предпринимателей, гангстеров, а заодно и иностранцев. К середине 1960-х гг. колесо истории совершило полный оборот. Шанхай, некогда «гангстерская малина», превратился в цитадель партийных ультрарадикалов. Колдовские чары двух этих антагонистических течений рассеялись лишь к 1989 г. По иронии судьбы Шанхай, который нынче ослепляет как заезжих провинциалов, так и иностранцев, своим возрождением обязан военному подавлению демонстраций, что в тот год прошли в Пекине и других городах страны.
В 1966 году Мао Цзэдун и его третья жена Цзян Цин прибегли к помощи шанхайских радикалов, чтобы запустить «культурную революцию», за которой скрывался путч, направленный против пекинских оппонентов Председателя. «Банда четырех», как впоследствии стали именовать Цзян Цин и трех ее шанхайских соратников, взялась за радикальную переделку экономики и искусства. Когда Мао умер, они попытались распространить свою власть на весь аппарат центрального правительства. Даже после того, как «банду четырех» удалось прижать к ногтю и в октябре 1976 г. арестовать, шанхайский горком продолжал сражаться, причем в буквальном смысле: мобилизовал местную милицию и предпринял попытку вооруженного мятежа против нового пекинского режима. Городские боссы опомнились лишь тогда, когда Пекин всерьез организовал войсковую операцию, а жители Шанхая, которым осточертели ультралевые начальники, вышли на улицы в поддержку нового центрального правительства.
В наказание партия превратила Шанхай в бастион государственной промышленности и заставила городские предприятия перечислять центру всю прибыль, ничего не оставляя для местных капиталовложений. В одном лишь 1983 г. Шанхай перечислил Пекину налогов больше, чем получил от него инвестиций за все предыдущие тридцать три года. Свыше четырех десятилетий город стонал под большим пальцем Пекина, но с наступлением 1990-х гг. вмешались новые политические веяния, на сей раз в пользу Шанхая.
Дэн Сяопин, подыскивая способ оживить национальную экономику и отразить нападки левых в связи с кровавой бойней на Тяньаньмэнь, вернулся из южного турне с козырной картой. Вновь очутившись на политической сцене в 1992 г., он пожаловался, что в конце 1970-х гг. совершил крупную ошибку: не включил Шанхай в список зон, где разрешено развивать рыночную экономику. Минуло не менее десяти лет после внедрения политики Дэна, прежде чем с Шанхая сняли поводок.
