Симпатия самого Медникова, Женя Т, высокая стройная брюнетка, постоянно веселая, тоже и декламировала, и пела романсы. До сих пор не могу отдать себе отчета, как это произошло, но у меня с ней завязался роман. Это началось с того, что, когда однажды расходились с вечеринки Медникова (провожал ее домой всегда он сам), мы вышли втроем из ворот. Я дошел с ними до угла, и когда с ней прощался, то почувствовал, что она кладет мне в руку записку. Я завернул за угол, подошел к фонарю и прочел: «Приезжайте завтра в зал Павловой в 10 часов вечера». Переходя через мост, я бросил записку и твердо решил не ехать. Но на другой день, не знаю почему, передумал и в 10 часов явился на бал. Конечно, весь вечер я с ней протанцевал, ужинали, и я поехал провожать ее домой. Под влиянием ли выпитого за ужином, или по другой причине, но в один вечер дело дошло до поцелуев и разговоров на «ты». С этого дня началась переписка, свидания и т. д. Все это я делал как-то по инерции. Хотя она мне и нравилась, но с моей стороны не было увлечения, и главными рычагами являлись любопытность положения «третьего» и желание убить время. В доказательство правильности этого взгляда служит то, что через несколько месяцев, когда это наскучило, я сам сразу все порвал, и воспоминанием осталась только куча писем и сувениров. Все же в период этого романа было много интересных дел, о которых придется еще упомянуть.
В конце декабря Н. Толстиков придумал от нечего делать поездку в Финляндию. Мы вдвоем поехали в Выборг, прожили там день и поехали на Иматру. 26-го мы вернулись и прямо с вокзала явились в зал Благородного собрания на вечер 2-го реального училища. Конечно, там было все общество из «треугольного салона». Мы бешено веселились и за общим ужином уговорились с Толстиковым и Медниковым также от нечего делать съездить еще куда-нибудь. Страсть к путешествиям и осмотрам новых мест у меня была всегда, есть и вечно будет. Это я объясняю тем, что до 20 лет я ничего не видел, кроме Петербурга и его окрестностей радиусом в 25 верст. На другой день мы встретились у Медникова и уговорились ехать в Москву, дня на два для осмотра. 28 декабря с 12-час<овым> поездом мы втроем уехали. Так как никто из нас не сказал ничего своим домашним, то по уезде нашем вышел страшный переполох. Вплоть до Москвы мы выпивали, закусывали и играли в карты. В Москве мы сняли номер в гостинице «Софийское подворье» и два дня шатались по городу и осматривали его. В номере у нас бутылки не переводились. Москва мне ужасно понравилась, и после этого я не переставал думать, как бы еще там побывать. Несмотря на всего лишь двухдневный срок пребывания в большом незнакомом городе, я и там ухитрился завести роман, имени героини которого теперь даже вспомнить не могу. Обратное наше путешествие, вследствие сильной растряски финансов, было уже много скромнее и печальнее. Ехали уже в III классе, а с Николаевского вокзала уже шли с чемоданами pizzicato[34].
Вообще вся эта зима первого года юнкерства оставила воспоминание какого-то вихря балов, вечеров, маскарадов, иногда даже в совершенно незнакомых домах (маскарад у Кузнецовых и встреча Нового года). Эту зиму вообще фигурировали в моем обществе главным образом 4 лица: Е. Т. Медников, Толстиков и П. Роше (юнкер, мой товарищ не столько по училищу, сколько по балам и вечерам). Е. Т. до такой степени таскала меня по разным «гатчинским», «литовским», «славянским» и прочим балам, что я превратился в какую-то военно-танцевальную машину.
С марта начались экзамены, приходилось очень много заниматься, ибо в училище при провале на экзамене не оставляют на 2-й год, а прямо просят удалиться в одно из пехотных училищ. Домашние наши переехали на новую квартиру на Боровую улицу. Мне с этим переездом ужасно не повезло. В первый отпуск я заболел, а офицер, посланный из училища, не зная нового адреса, искал меня долго, и меня за несообщение училищу нового адреса лишили на месяц права ночевок в отпуске. Первые три дня Пасхи я провел в Павловске у Глушкова. Конечно, это было сплошное пьянство. К маю экзамены благополучно окончились, и мы выступили в Красное Село в лагерь. В лагере жизнь не особенно приятная. Первые три недели мы мерзли и мокли, как мне еще никогда не приходилось. Режим лагерной жизни следующий: в 7 часов утра — зоря, в 7 ½ — утренний чай под навесом «с протекцией», с 8 ½ до 11 — строевые занятия (верховая езда, вольтижировка, фортификационные работы, приемы при орудиях, материальная часть, ковка лошадей, лабораторные занятия и т. д.). В 11 — обед, потом до 6 часов съемки (в дни, когда нет практических стрельб), а в июне и июле и с 4 <до> 6 строевые занятия. Потом до 9 часов свободное время. В 9 — перекличка и ужин, и до 12 свободное время.
