Пароход идёт в Ростов - страница 15

— Миш, а как эта машина работает?

— Паром, — не задумываясь, сказал я. — Пароход движется паром, понимаешь? Там внутри есть такой… ну, как бы тебе объяснить, котёл, ну, и пароход движется.

— Я сам знаю, что пароход паром работает, — недовольно протянул Санька. — А как он движется?

Я припомнил всё, что мы учили по физике о паровых машинах. Система, в общем, несложная, но как растолковать её Саньке!

— Да ты всё равно ничего не поймёшь, — успокоил я его. — И нечего тебе раньше времени соваться в это дело.

— Да-а, — обиделся Санька, — всегда ты так…

— Постой, Санёк, не горячись, — сказал дядя Серёжа. — Давай-ка подойдём поближе. Видишь вон ту штуку? Это поршень. Гляди, как он ходит взад-вперёд. А вот ту штуку примечаешь?

— Угу…

— Ну, это коленчатый вал…

— А то колесо зачем? — вдруг подал голос Женька.

Дядя Серёжа объяснил и про колесо. Неожиданно в Женьке вспыхнул интерес к пароходной машине, и он стал задавать вопрос за вопросом. Дядя Серёжа с увлечением объяснял. Я слушал и удивлялся его способности заинтересовать своим рассказом. Братцам всё было понятно. Но тут я вспомнил про воду и поторопил всех. В каюте дядя Серёжа достал из чемодана какую-то цветную книжку.

— Вот тут всё понятно, — сказал он, — хотя это не про пароход, а про паровоз.

Братцы тотчас уткнулись в эту книжку, то и дело расспрашивая дядю Серёжу. И так было весь день. С той самой минуты, когда дядя Серёжа появился в нашей каюте, и до позднего вечера у нас царило спокойно-оживлённое настроение. Раза три мы все усаживались к столу. Дядя Серёжа брал Ленчика к себе на руки, кормил его, посмеивался над нашими разнокалиберными припасами, нанесёнными сердобольными пассажирами, угощал вкуснейшими домашними пирожками с капустой.

А под вечер дядя Серёжа взял Ленчика на руки и предложил нам прогуляться на сон грядущий. Мы с радостью отправились на вечернюю прогулку. С дядей Серёжей проводница беспрепятственно пропустила нас на верхнюю палубу.

Пароход выходил из просторов Цимлянского моря в Дон. Река поразила меня своим великолепием. Был тот час, когда на небе вспыхивает и загорается вечерняя зорька. И зеркальная вода Дона отражала всё: и прибрежную зелень густых кустарников, и белоснежные пушистые облака, и яркий, густо расплывшийся огонь заката. Лишь кое-где рябилась вода, всё там дрожало, переливалось причудливыми бликами.

Вот кончились кустарники, открылась степь. На пригорке — рыбачья избушка, дымок у костра, сети на шестах. Где-то вдали чернеет лес. И всё необыкновенно мягко, спокойно. Пароход деликатно шумит винтом. Пенистая вода, вырываясь из-под винта, как бы извиняется за то, что нарушает эту величавую тишину.

А вот изгиб, река круто поворачивает. Вдали деревушка. Мигают огоньки. Небо начинает темнеть, а с запада медленно разливается последним всплеском огненная краска заката. В густо-розовой пене плавают розовые облака.

Натка подошла, прижалась ко мне, почему-то шепнула:

— Помнишь Никитина «Утро»? «По зеркальной воде, по кустам лозняка от зари алый свет разливается…» Как сейчас, хотя и вечер…

В таком лирическом настроении я свою боевую сестру видел впервые, но было это почему-то приятно. Река снова делала поворот. И Натка сказала:

— Наверное, вот на этих поворотах разбойники сидели в засадах. Удобно. А может, Степан Разин здесь был…

Мы ещё долго стояли, опираясь на поручни, и смотрели на реку. Да, это был странный день, тревожный, но хороший. И только всё время где-то в глубине души покалывала тревога: где же мама, что с ней?

Я вернулся в каюту позже всех. Мальчики в Натка уже спали. Дядя Серёжа сидел у столика и задумчиво барабанил пальцами. Я сел рядом.

— Слыхал про такой городок Шахты? — неожиданно спросил он.

Я пожал плечами. Слыхать слыхал, но не больше.

— Это в Донбассе. Я когда-то там работал…

— А сейчас разве не работаете?

— Сейчас?! — Дядя Серёжа тяжело вздохнул. — Сейчас я, брат, не работаю… — И он горько усмехнулся и снова забарабанил пальцами. Но, видимо, он не мог не продолжать. — Обвал в шахте случился. Засыпало нас, не так чтобы уж очень, но всё-таки… Главная беда — глаза углем запорошило. По инструкции строго-настрого запрещено в таких случаях глаза тереть. Вот я да дружок мой стерпели всю боль, не тронули глаза, а остальные тёрли. Вызволили нас быстро, так что никто не погиб. Да только большинство глаза порезали и ослепли начисто. А мы с дружком с глазами, хоть и без прежнего зрения. Тогда и по виску мне садануло, всю щёку чуть ли не насквозь. — Он потрогал шрам и неожиданно усмехнулся: — Как твой братишка всё пытал: не на войне ли шрам получил? А оно и без войны шрамы бывают…