Вечером 23‑го прибыли машины с ранеными. Их было много. Одних вносили, других, осторожно поддерживая, вводили. А Тамара стояла на крыльце с широко раскрытыми глазами и механически фиксировала в памяти: «Черепное ранение… У этого — в живот… А, этот, молоденький, уже без ноги…» Наверное, она так бы и простояла весь вечер, если бы не окрик военврача:
— Сестра, быстро в операционную!
И сразу все закружилось. Разматывали и снимали с раненых пропитанные кровью бинты, кто–то из военных врачей осматривал раны и коротко, через плечо бросал: — На операционный стол!.. На рентген! В перевязочную!..
Боже праведный, какая это была мучительная и бесконечно длинная ночь! Страдания раненых она воспринимала как свои собственные, их стоны словно щипцами сжимали ее сердце. Порой ей казалось, что стонет ее отец или брат, и хотелось закричать: «Потерпите, я сейчас!» Ее дрожащие руки плохо накладывали бинты на кровоточащие тела. Потом ей скажут, что в ту ночь она сама несколько раз впадала в полуобморочное состояние. Только, наверное, этот кошмар длился не одну ночь…
Потом была эвакуация госпиталя. На подходе к переправе через Березину на их колонну налетели самолеты с черными крестами на крыльях. С душераздирающим воем они пронеслись над машинами. Треск пулеметов, взрывы бомб, крики и стоны искалеченных людей. Через этот кошмар донесся чей–то властный голос:
— Всем от машин в лес!
И сразу же новая команда:
— Ложи–ись!
А самолеты, завывая, проносились над самыми вершинами деревьев. Рядом с Тамарой оказался военврач Козырев. Подтянув к себе кожаный саквояж, он приподнял голову и увидел, что самолеты разворачиваются для нового захода. Схватив Тамару за руку, он крикнул:
— Бежим подальше от дороги!
Тяжелая санитарная сумка била Тамару по бедру, мешала бежать. Девушка спотыкалась, боялась отстать от врача. Выбежали на узкую лесную дорогу. Оглянулись. Над шоссе поднималась черные клубы дыма, слышались взрывы. Оттуда, подпрыгивая на корневищах и раскачиваясь из стороны в сторону, шел санитарный автобус. Из кабины крикнули:
— Цепляйтесь на подножку! Колонну разбомбили! У моста немцы сбросили парашютистов!
Кое–как устроились на подножке…
На небольшой полянке автобус остановили военные. За деревьями виднелись несколько бортовых машин и прижимающиеся к ним солдаты. Капитан с общевойсковыми петлицами па гимнастерке приказал укрыть автобус под деревьями, там же построить людей и доложить, сколько человек прибыло и из какой части. Военврач доложил. Капитан проверил документы и объявил:
— Всем располагаться здесь. На полянку не выходить. После выяснения обстановки будет объявлено, как действовать дальше. У нас есть раненые. Хирурги прошу пойти со мной.
Раненых было трое. У двух — легкие пулевые ранения, у третьего — слепое осколочное, в голень. После ранения прошло более суток. Рана воспалена, необходима операция, но условия…
На рассвете капитан объявил, что ближайшие переправы захвачены врагом, разведка ищет брод.
— Всех находящихся здесь беру в свое подчинение. Пробиваться к своим будем общими силами.
Тамара не знала, кто и как искал дорогу к своим, ее заботами были раненые, вернее раненый в ногу солдат. Молоденький, немногим старше ее. Его нога вызывала тревогу. Раненый беспрестанно стонал, метался, ночью потребовал, чтобы сняли повязку:
— Давит, врезается в ногу, вы слишком затянули ее…
Тамара бросилась к военврачу. Машины остановили. Разбинтовали солдату ногу. Она вздулась, покраснела, края раны приобрели лиловый оттенок. Козырев ощупал ногу, надавил пальцем и кивнул Тамаре:
— Забинтуйте.
Отведя капитана в сторону, сказал:
— Газовая гангрена. Если сегодня не ампутировать, завтра будет поздно.
Капитан ответил:
— Сегодня к своим мы едва ли пробьемся. А парня надо спасти. Ему я обязан жизнью. И не только я… Делайте все возможное.
Часа через два солдаты принесли из деревни три чистых, хорошо отутюженных простыни и садовую пилу–ножовку.
— Готовьтесь к операции, Тамара, будете ассистировать, — сказал Козырев.
Солдаты развели под деревом небольшой костер, и над ним Тамара в оцинкованном ведре кипятила инструменты.
