На следующий день к графу явился Бруно, верный его слуга, которого он послал в Болонью; увидев его, граф на мгновенье растрогался: он вспомнил, что чувствовал себя счастливым, когда отправлял этого человека в Болонью, почти в согласии с герцогиней. Бруно вернулся, ничего не узнав в Болонье: он не мог разыскать Лодовико, ибо подеста селения Кастельнуово держал его в тюрьме.
— Я снова пошлю вас в Болонью, — сказал граф, — надо доставить герцогине печальное удовольствие узнать подробности о несчастье, постигшем Фабрицио. Обратитесь к бригадиру, начальнику жандармского поста в Кастельнуово…
— Нет, нет! — воскликнул граф, прерывая свои указания, — лучше поезжайте немедленно в Ломбардию, раздайте побольше денег всем нашим агентам. Цель моя — получить от них самые ободряющие сведения.
Бруно прекрасно понял смысл этого поручения и принялся писать себе подорожную. Когда граф давал ему последние наставления, принесли письмо, несомненно лживое, но написанное в таких выражениях, как будто любящий друг просил о дружеской помощи. Другом этим был не кто иной, как сам принц. Услыхав о намерениях графа Моска подать в отставку, он умолял своего друга не покидать министерского поста; он просил об этом во имя дружбы и опасностей, грозящих отечеству, и приказывал, как повелитель. Он добавлял, что *** король предоставил в его распоряжение два королевских ордена — один из них принц берет себе, а второй посылает своему дорогому другу графу Моска.
— Из-за этого скота все мои несчастья! — в бешенстве воскликнул граф, повергнув Бруно в изумление. — И он еще пытается обольстить меня такими же лицемерными фразами, какие мы вместе с ним сочиняли, чтобы поймать на удочку какого-нибудь дурака!
Он написал ответ, в котором отказывался от пожалованного ордена, ссылаясь на состояние своего здоровья, не дающее ему надежды еще долго выполнять тяжкие обязанности министра. Он был взбешен. Через минуту доложили о фискале Расси. Министр обошелся с ним пренебрежительно.
— Ну-с! Я сделал вас дворянином, и поэтому вы сразу же обнаглели! Почему вы не явились вчера исполнить свой прямой долг — поблагодарить меня, господин невежа?
Расси был неуязвим для оскорблений: принц ежедневно говорил с ним таким тоном. Но ему хотелось стать бароном, и он очень умно сумел оправдаться. Ему легко было это сделать.
— Вчера принц весь день продержал меня за письменным столом, я не мог выйти из дворца. Невзирая на мой скверный прокурорский почерк, я, по приказу его высочества, снимал копии с целой уймы дипломатических документов, до того глупых, до того пространных, что, думается мне, единственной целью этого поручения было держать меня в плену. Только около пяти часов вечера, когда я до смерти захотел есть, принц, наконец, отпустил меня, но приказал ехать прямо домой и никуда не выходить вечером. В самом деле, я заметил, что по улице прогуливались до самой полуночи два хорошо известных мне шпиона, из числа личных агентов его высочества. Нынче утром я послал за каретой и приказал везти меня в собор. Я вошел не спеша, стремглав пробежал через церковь, и вот я здесь. Ваше сиятельство, я жажду угодить вам больше, чем кому бы то ни было.
— А я, господин мошенник, не верю басням, хотя бы и ловко сочиненным. Третьего дня вы отказались говорить со мной о Фабрицио; я отнесся с уважением к вашей совестливости, к вашей клятве соблюсти секрет, хотя для такого существа, как вы, клятвы всего лишь ловкая увертка. Сегодня я хочу знать правду. Откуда взялись нелепые слухи, что этого несчастного юношу приговорили к смертной казни как убийцу комедианта Джилетти?
— Никто лучше меня не может объяснить эти слухи, ваше сиятельство, потому что я сам распространил их по приказу государя, и, вероятно, он вчера для того и держал меня целый день пленником, чтобы я не уведомил вас об этом обстоятельстве. Принц знает, что я еще не сошел с ума, и нисколько не сомневался, что я принесу вам свой орден и буду умолять вас собственноручно прикрепить мне его к петлице.
— Переходите к делу! — крикнул граф. — Довольно фраз.
— Разумеется, принцу очень хотелось, чтобы монсиньора дель Донго приговорили к смертной казни, но ему, как вы знаете, дали только двадцать лет заключения под стражей, в кандалах, а на следующий же день после вынесения приговора сам принц заменил эту кару двенадцатью годами крепости с неукоснительным соблюдением всех измышлений церкви — по пятницам сидеть на хлебе и воде и тому подобное.
