И вот энергичный дипломат, всесторонне образованный и культурный человек, создает "общество", единодушно выбравшее его своей главою. Общество берет под свое покровительство и под свою защиту русских людей искусства, в широком значении слова: композиторов, певцов, музыкантов, писателей, живописцев, поэтов, мастеров прикладного искусства.
Жуковский устраивает концерты, выставки обнаруживая немалые организаторские способности.
В три четыре года путем этих выставок и концертов был собран весьма значительный фонд. Восемь процентов фонда ушло на технические расходы, на содержание необходимого аппарата, все же остальные девяносто два процента были розданы неимущим членам общества, что было для них громадным подспорьем в эти суровые годы безработицы, кризиса и неумолимой "процентной нормы"…
Для писателей, например, С. В. Жуковский порою делает гораздо больше, чем такая сильная организация, как союз русских писателей и журналистов в Париже.
Не союз озаботился устройством семидесятилетнего юбилея маститого, почти утратившего зрение, А. А. Плещеева, а бывший дипломат…
Союз ограничился небольшой субсидией, решив, что для старого журналиста, проработавшего более полувека, этого вполне достаточно.
О Плещеевском же юбилее, душою которого был Жуковский, говорили долго.
В самом деле это было пышное, особенно по эмигрантскому масштабу, торжество. Весь цвет русского искусства и русской литературы привлечен был на этот многолюдный вечер.
Весь чистый доход, выразившийся в довольно крупной сумме, поднесен был юбиляру.
Не ограничиваясь Парижем, Жуковский вовлекает в орбиту своего "общества" эмигрантское рассеяние не только ближних, но и дальних стран. Растет количество членов, растет основной капитал.
Своим коротким летним отдыхом неутомимый организатор воспользуется для разработки целого ряда концертов в выставок, посвященных выдающимся композиторам и художникам, к предстоящим осеннему и зимнему сезонам.
Какой назидательный пример для всех тех русских, имеющих средства, связи и самые широкие возможности делать даже и больше того, что осуществляет Жуковский, но не желающих поинтересоваться и принять к сердцу интересы "сливок" русской интеллигенции на чужбине.
Н. Суражский
Четыре звена Марка Алданова
Останавливаться на том, что уже писалось и говорилось об Алданове, не будем. Зачем повторять известное: что в романах своих, исторических и бытовых, он талантлив, изысканно умен и тонок же этими тремя качествами заставляет себя читать, даже тех, кто требует лишь только захватывающей фабулы, но, не находя таковой у Алданова, вполне удовлетворяется, и как? — великолепными этюдами большого мастера…
Что-же еще?
Стоит на одном из первых мест в библиотеках, в отчетах книжных магазинов и переведен на без малого двадцать языков…
Вас интересует, что сам о себе говорить этот писатель, столь же культурный, сколь и скромный, настоящей, не показной, скромностью.
Но, именно, в этой скромности — какое-то сдержанное сознание своей силы и своей независимости.
Вот почему на столбцах республиканских газет Алданов позволяет себе то, чего на этих же самых столбцах не дерзнул бы никто другой.
В своем большом очерке о низложенном, вернее, "самонизложившемся" короле испанском Альфонсе XIII, он несколько раз повторяет, что экс-монарх был поистине государственным человеком и процветанием своим за последние десятилетья Испания обязана ему не мало.
От всей плотной фигуры Алданова веет каким-то прочным, установившимся спокойствием. И так же спокойно-же длителен он в движениях, и так же спокоен блеск его светлых глаз, когда он говорит вдумчиво и благожелательно глядя на собеседника.
— …Я родился в богатой семье киевских сахарозаводчиков. Это дало мне счастливую возможность идти навстречу своим стремлениям и путешествовать, путешествовать без конца! Единственная часть света, в которой я не был, — Австралия…
Материальная независимость дарила меня возможностью посвятить себя двум редко совместимым богам: литературе и. химии. Я — химик и, по словам моего профессора Анри, — подававший надежды, — улыбается Алданов ясной, слегка застенчивой улыбкой. — Мое первое литературное произведение — книга о Толстом, весьма благосклонно встреченная критикой и, особенно, делавшим "погоду" в этой области покойным Айхенвальдом. Я в глаза никогда не видал Айхенвальда и, поэтому, особенно ценю его отзыв. Книга моя вышла до войны. Всю мою литературную карьеру пришлось делать уже в эмиграции. Но ни мой успех среди зарубежных соотечественников, ни переводы на девятнадцать иностранных языков, никогда не могли заглушить чувство горечи, вытравить сознание, что расцвет мой не пришелся в России, сташестидесяти миллионной России, так много читавшей и с годами проявлявшей стихийную жажду чтения. Никакие переводы не могут заменить подобной утраты необъятного, родного, близкого, "своего рынка".
