В восемь часов вечера вернулся маркиз де Лескюр и сообщил нам, что шевалье встретил давних друзей и больше на улицу Монторгейль не вернется. Я не знала, правда ли это. Может быть, шевалье схватили гвардейцы, а маркиз молчит, чтобы не волновать нас?
Из всех новостей, которыми бурлил Париж, он узнал только одну: пруссаки взяли Верден и теперь уже ничто не может им противостоять. Я не знала, радоваться мне или грустить. В конце концов, пруссаки были мне такие же чужие, как и санкюлоты.
– И что же вы все теперь думаете делать? – спросила я.
– Я отправлюсь по своим делам, – уклончиво заявил маркиз, – завтра же утром.
Он явно не желал говорить, что это за дела. Я подозревала, что имена, называемые им в бреду, связаны с какой-то тайной. Маркиз де ла Руари, доктор Шеветель… Впрочем, меня это не интересует.
– Сударь, позвольте мне пойти с вами! – воскликнул Эли. Маркиз не обратил на него внимания.
– Мадам, – обратился он ко мне, – я смею думать, что с недавних пор нас связывает крепкая дружба. Мы много пережили вместе. Штурм Тюильри и тюрьма Ла Форс кое-чего значат. Вы спасли мне жизнь. Вы даже совершили поступок, который доставил вам унижение… Мой долг перед вами так велик, что…
– Перестаньте, – мягко остановила я его. – Со своей стороны вы тоже были хорошим товарищем. Обещайте, маркиз, прийти "мне на помощь в том случае, если мы еще встретимся, – вот все, о чем я могу вас просить.
– Я буду рад сделать все, что в моих силах, мадам.
Мне пора было уходить. Относительно других своих спутников я была уверена, что они останутся со мной. Я бы очень хотела их бросить, одной мне было бы легче, но… но… словом, я знала, что не смогу сделать этого.
Я туго завязала чистые волосы лентой и вышла в прихожую. Здесь на гвоздике висел большой чепец гражданки Дюбрей. Недолго думая, я нахлобучила его на голову и переступила порог.
2
Я шла по улице и ясно ощущала, что оживаю. Исчезли раздражение и равнодушие, терзавшие меня в доме у старухи. Париж всегда действовал на меня благотворно и успокаивающе; тусклый свет зажженных фонарей, проститутки под стенами домов, вечные очереди у лавок, так называемые «хвосты», – даже это имело свою прелесть, которую я улавливала почти интуитивно и мгновенно оживала. Ведь я любила Париж.
Из дома старухи я вышла на улицу Старых Августинцев и принялась подниматься в гору к бульварам, все еще запруженным народом. Под аккомпанемент волынки звучала бодрая «Марсельеза». Право, можно было подумать, что есть повод для радости. На улице Моконсейль был открыт новый пункт для вербовки добровольцев, но я бы не сказала, что это новшество пользуется популярностью.
На улице Озурс толпа гвардейцев производила обыск целого дома в целях реквизиции оружия. Я прошла мимо с высоко поднятой головой, уверенная, что меня никто не знает. Потом мне представилось зрелище пострашнее: могильщики грузили на телегу трупы. Из фраз, что раздавались вокруг, я поняла, что санкюлоты напали на дилижанс, заподозрив его пассажиров в роялизме. Результат этих подозрений был известен – девять трупов. Вздрагивая, я поспешила завернуть за угол, на улицу Мишель-ле-Конт. Там я оглядела себя и успокоилась. Опасаться мне было нечего. Мое платье, некогда бледно-лавандовое, теперь окончательно выцвело и потерлось, косынка на груди была из ситца. Туфли дырявые, подошвы выкроены из картона. Пожалуй, я выглядела как нищая. На мне не было ни чулков, ни нижнего белья – все пошло на перевязки.
В том, как беден мой наряд, я еще больше убедилась, когда, миновав улицу Розье, прошла мимо отеля Ламуаньона и очутилась на улице Сен-Луи – тут всегда было много людей. Я видела женщин, облаченных в чудесные туалеты и украшенных бриллиантами. Что ж, сказала я себе, когда-то у меня тоже были бриллианты. И даже лучше, чем у этих новоиспеченных богачек…
В конце концов, о своей нищете я решила не думать и зря не печалиться. Правда, мне было холодно – дул прохладный сентябрьский ветер; кроме того, я хотела есть, но в кармане не имела ни одной монетки.
Я отбросила мрачные мысли и перешла на улицу Эгу-Сен-Катрин, отыскивая дом номер 16.
