– Что вы говорите?
– Дайте мне денег, мадам. Я снова подкуплю Дантона.
– О… бедное дитя мое, вы сами не понимаете, что говорите. Я трудно глотнула, готовясь разразиться вразумительной речью, которая объяснила бы мое предложение. Королева смотрела на меня обеспокоенно и нервно ломала руки.
– Послушайте меня, мадам. Дантон заправляет в Повстанческой Коммуне, я это слышала. Дантон – единственный, кто еще не потерял человеческого облика среди этой стаи убийц! Дантон – единственный, кто даст себя подкупить и сдержит слово, единственный, да, единственный!
– Но что же он сможет сделать, этот ваш Дантон? С разъяренной чернью не справился б и дьявол!
– О, – задыхаясь, отвечала я, – Дантон сможет. Он спасет вашу семью, спасет вашего сына, государыня! Поверьте мне, ради Бога… Это последняя возможность. Если ее не использовать, Тюильри падет, а толпы ворвутся во дворец и растерзают вас – ведь они уверены, что вы похитили себе народные деньги и поэтому у вас каждая комната отделана бриллиантами!
– Но как… как же вы можете сделать это? То, что вы предлагаете, неосуществимо.
Я молчала, стараясь успокоить биение сердца в груди. Меня ужасал сам вид королевы. Бледная, как лист бумаги, – сказываются кровотечения, начавшие мучить ее этим летом. Уголки губ – некогда по-габсбурговски полных – опустились. Беспокойства и тревоги безжалостно отметили лицо преждевременными морщинами. Глаза погасли и выцвели от слез – это те самые глаза, напоминавшие ранее ярко-синие сапфиры! Марии Антуанетте было тридцать семь лет, выглядела же она на сорок пять.
– Ваше величество, – снова начала я, – не беспокойтесь об этом. Во мне никто не узнает принцессу, будьте уверены. Я полгода жила в рабочем квартале и даже говорить научилась по-санкюлотски. Мне нужны только деньги и ваш перстень, который послужит пропуском через роялистские заграждения.
Мария Антуанетта какое-то мгновение молча смотрела на меня, потом качнула головой и быстро взяла со шкафчика сверток:
– Возьмите, Сюзанна. Здесь пятьдесят тысяч экю.
Ее рука легко перекрестила меня. Королева обняла меня за плечи, привлекла к себе, поцеловала в щеку…
– Если на свете есть Господь Бог, моя дорогая, он воздаст вам за вашу доброту.
3
Аристократы и прочие верные королю отряды пропускали меня без возражений, увидев королевский перстень, но удивленно оглядывали и даже отпускали на мой счет язвительные замечания. Вид у меня наверняка был устрашающий – по крайней мере, перед тем как уйти из дворца, я постаралась придать себе его. Я распустила волосы, взлохматила их и небрежно разметала по плечам, засучила до локтей рукава, дерзко подоткнула юбку… В руках у меня была длинная пика, на голове – красный фригийский колпак, тоненькая талия стянута трехцветным республиканским поясом. Словом, я стала настоящей санкюлоткой, способной заткнуть за пояс знаменитую Клер Лакомб по прозвищу Красная Роза.
Я поражалась пустынности улиц. Было уже пять часов утра, небо над Парижем прояснилось, темнота развеялась, но ни молочницы, ни торговки не появлялись. Изредка выступали из густой зелени кавалерийские отряды, слышался отдаленный лошадиный топот… Тревога зависла в воздухе. Кто кого? Да, черт возьми, пора бы уже узнать, кто кого!
Бойко стучали барабаны… Но люди – куда делись люди?
Даже окна домов были плотно закрыты и занавешены.
Мне показалось, что я добралась до Королевской площади, где находилась Ратуша, за несколько минут. Здесь до сих пор горели костры, глава щипало от дыма и гари. Пожалуй, только здесь царило оживление. Десятки людей пересекали площадь, растворяясь в сумраке улиц, другие исчезали в Ратуше. Телегами возили на площадь оружие, представители секций впопыхах раздавали пики всем, кто изъявлял желание их получить. Сердце у меня сжалось. Да, наступление готовится, оно будет, и будет уже сегодня…
Я подбежала к двери, сопровождаемая хохотом и даже гоготаньем толпы, расположившейся вокруг костров. Хохот этот тем не менее показался мне достаточно дружелюбным. Попасть в Коммуну теперь было в десять раз легче, чем тогда, когда я просила сохранить мне дом. Ни один клерк не встретился мне на дороге. Одни только санкюлоты – в черных, коричневых длинных штанах, желтых шароварах, деревенских безрукавках и грязных почерневших рубашках, с повязками, шарфами и дырявыми шляпами на головах. Кто в сапогах, кто в сабо, а кто довольствуется собственными подошвами… Вот уж где действительно была неразбериха! То и дело кто-то палил из ружей, ссорился, кубарем скатывался по лестницам. Я швырнула пику в угол с отвращением и облегчением одновременно и нащупала за поясом свой изящный дамский пистолет. Дальше мне ход был закрыт: толпы, сгрудившиеся на площадке лестницы, затаив дыхание, слушали громовые голоса, доносившиеся с верхнего этажа. Позже я поняла, что там проходит заседание новой, мятежной Коммуны.
