Костлявая, нервная учительница в очках раздраженно говорила стоявшей перед ней красной от волнения Соне Завадской:
— Ничего не знаешь, прямо поразительно, — она пожала плечами и с каким-то страданием в голосе добавила:
— Ну, скажи хоть, сколько будет пять да три.
— Девять, — подумав, робко ответила Завадская.
Учительницу так и передернуло:
— Ужасно, даже этого не знает!
И костлявая рука с размаху поставила «шестерку».
Ганя со страхом смотрела в морщинистое не по годам лицо m-lle Ершовой, или «Щуки», как называли ее институтки, часто прибавляя к этому прозвищу еще и «зубастая». Действительно, лицо Ершовой напоминало рыбу: узкое, длинное, с громадным ртом и с торчавшими как-то вперед зубами; белесоватые выпуклые глаза дополняли сходство. В институте ее не любили за раздражительность и боялись. Ничто так не выводило ее из себя, как если кто-либо из воспитанниц позволял себе крикнуть из-за угла: «Щука!»
Это прозвище приводило ее в ярость. С пылающими щеками она бросалась отыскивать виновную, которую, по близорукости, не успевала разглядеть в лицо. Но поиски обычно не помогали, девочка исчезала бесследно. Пробовала Ершова жаловаться классным дамам («классюхам» или «синявкам», как называли их между собой воспитанницы), но и те ничем не могли ей помочь: никакие увещевания и даже угрозы не действовали на институток. По правде говоря, даже институтское начальство не могло не согласиться с меткостью ее клички, и дамы между собой нередко сами называли Ершову «Щукой».
«Злая, наверное, ой, злая, — думала Ганя, следя за тем, как нервно подергивалось лицо Щуки. — Глаза-то у нее — точно из-за очков вперед выпрыгнуть хотят, а губы-то, губы какие тонкие, так и дрожат! Ох, даже страшно…»
— Три да семь, — неожиданно услышала Ганя обращенный к ней вопрос.
— Десять, — без запинки ответила девочка, быстро-быстро перебирая пальцами.
— Пять из девяти?
Пальчики Гани снова быстро задвигались.
— Четыре, — уверенно сказала она.
— Четыре-то четыре, а вот что это ты руками-то крутишь? Будто постоять спокойно не можешь, — сердито косясь на Ганю, проговорила Щука.
— Это я так считаю, — спокойно объяснила девочка.
— А-а, вот оно что! Так ты без пальцев и считать не умеешь? — насмешливо спросила учительница.
— Не умею, — чистосердечно созналась Савченко, — меня Филат иначе и не учил.
— Кто такой? Как ты сказала? — удивленно подняв на Ганю близорукие глаза, спросила Ершова.
— Филат, это наш денщик.
— Денщик? — в ужасе повторила Щука, и ее лицо изобразило брезгливость. — Что же это, тебя денщик в институт готовил? — ехидно заметила она.
— Никто не готовил, — пожав плечами, сказала девочка. Она не могла понять, почему на лице учительницы вдруг появилась такая кислая гримаса. — Папа говорил, что меня здесь всему научат, — добавила она.
— Филат так Филат, — неожиданно согласилась Ершова.
Ганя ей положительно понравилась: «Хорошая будет ученица, — подумала она, — видать, что способная и сообразительная, в приготовишках ей нечего делать». И, задав еще несколько вопросов, на которые Ганя удачно ответила, Щука поставила ей хорошую отметку.
— Ты говоришь, что папа не хотел готовить тебя в институт? А отчего же мама с тобой не позанималась? — неожиданно спросила она Ганю.
— У меня нет мамы, умерла давно, — дрогнувшим голосом ответила девочка.
— Ну а братишки, сестренки есть? — более мягким тоном продолжала Ершова свои расспросы. Она сама не могла бы объяснить, что влекло ее к новенькой и заставляло задавать необычные, как она в другом случае сказала бы сама себе, праздные вопросы.
— Никого нет, только папа один, — услышала она тихий ответ.
— Так тебе здесь и веселее будет, учись только хорошенько, — уже совсем ласково добавила Щука.
Пепиньерка подвела Ганю к немке. Когда выяснилось, что девочка совершенно не знает не только языков, но даже и латинской азбуки, толстая немка, в ужасе от ее невежества, закатила глаза и еще долго охала и вздыхала, осуждая родителей, не заботящихся об образовании детей. Зато русская учительница похвалила девочку за четкое, правильное чтение и недурно написанный диктант.
— Теперь ты свободна, и я отведу тебя к m-lle Струковой, — взяв Ганю за руку, сказала пепиньерка.
