. Площадь Москвы. Здесь они сели на автобус.
Вот и наш парень думал так — когда еще думал, — думал в том роде, что, дескать, все это потому, что он такой, какой есть; он никого не винил в своих несчастьях, он думал, это его судьба, и все, что случается, случается потому, что такова его судьба. И он принял решение, что судьбу эту он принимает, ибо никакую другую судьбу он не считал более реальной, чем его собственная судьба; во всяком случае, для его судьбы те, другие судьбы, не были реальными и действительными. Да вообще-то у него и выбора не было: ведь что с нами ни происходит, все выглядит неизбежным и закономерным, выглядит так, будто только это и только так и могло произойти, и более уже не прельщает нас видимостью того, что случившееся — это, собственно, лишь одна возможность из бесчисленных, только и ждущих того, чтобы реализоваться. Решение это выглядело для него закономерным, так же как для других — другие решения, но те решения он никаким образом не рассматривал более реальными и действительными, чем его решение. Более того, они были даже хуже, потому что опирались на самонадеянность, прятались за видимостью добра, за ними так и виделось выражение: дескать, наше решение — хорошее решение, хотя наш парень точно знал, что их решение — такая же случайность, как любое другое, которое лишь для того кичится видимостью закономерности, чтобы ответственность, которую возлагают на нас наши решения, мы сваливали на какую-то постороннюю закономерность. По-другому мы и не могли бы жить, ведь сама жизнь в действительности — такой закономерно скверный процесс, который мы не можем отягощать еще больше — например, мыслью о том, что в этом и мы, с нашими решениями, как-то виновны.
В октябре 1905 года Леонид Андреев, которого многие считают едва ли не самым глубоким русским писателем начала XX века, опубликовал рассказ «Так было». Подзаголовок «Очерк из эпохи французской революции» вряд ли мог ввести кого-нибудь в заблуждение: все понимали, о чем идет речь. А речь шла о революции, о народе, который в слепой ярости готов свергать и казнить монархов, рушить все, что можно разрушить, убивать всех, кто попадет под горячую руку, — и в конечном счете, захлебнувшись собственной бессмысленной злобой, потерявшись в тупике своих темных страстей, приходит в себя и обнаруживает, что все как было, так и осталось.
Истинный герой этого рассказа — одноглазый часовщик на башне со старинными часами. А, может быть, и не часовщик, а сами часы, которые над всей этой смутой, над муравьиной самоубийственной суетой отбивают свое, неизменное: «Так было — так будет. Так было — так будет». И бой этот, извечный, как смена дня и ночи, символизирует собой суть истории, которую войны, революции, перевороты и прочие катаклизмы не меняют, как штормы и даже тайфуны не меняют океана, — они лишь поднимают со дна муть и слепо, стихийно прореживают обитателей океанской толщи. Суть океана способны изменить только глобальные, космические изменения, как и человеческую историю — лишь накопившиеся глобальные изменения (в сторону совершенства? в сторону деградации? — никто не знает) самой человеческой природы. А пока этого не произойдет, все останется по-старому: будут верхние слои общества, в чьем ведении культура, духовность, и будет масса, чей удел — труд, труд и труд.
Я начал так издалека, потому что меня не оставляет мысль: переведенная мною книга Яноша Хаи — это прозвучавший спустя сто лет (если быть точным: сто два года) отклик на «Так было» Леонида Андреева. (Отклик, разумеется, неосознанный; предположение, что Янош Хаи знает — и у нас-то почти забытый — рассказ, кажется мне крайне маловероятным[30].) Отклик — на другом (венгерском) языке, на другом национальном материале, совсем в другой манере, в другом стиле, но — отклик. Как еще один удар тех старинных башенных часов.
Леонида Андреева в свое время критиковали за неверие в возможность народа изменить свое бытие. Даже Горький, считавший Андреева своим другом, мягко, но решительно осудил подобный скепсис. Роман Яноша Хаи, который вышел спустя сто лет, ошеломляет, заставляет задуматься, но отторжения, неприятия не вызывает (такое впечатление у меня сложилось на основе доступных мне отзывов в критике). Еще бы: Андреев опирался на интуицию (ну да, еще на печальные уроки давней и далекой Великой французской революции), тогда как у Яноша Хаи перед глазами — страшный и обескураживающий опыт XX века с многочисленными попытками повернуть историю в ту или иную сторону — попытками, которые заканчивались в лучшем случае — ничем, а в худшем — миллионами трупов.
