Две недели ушло у меня на то, чтобы научиться читать по-арабски: хотя, конечно же, понимать я ничего не понимал. Я приготовился вплотную засесть за изучение языка. Если заниматься по шесть часов в день, то, по моим подсчетам, месяца через четыре я заговорю по-арабски вполне бегло. Однако ж необходимость в этом труде отпала сама собою. Ибо едва я овладел алфавитом в достаточной степени, чтобы переписать несколько фраз английскими буквами, как осознал, что текст написан не на арабском, а на смеси латыни и греческого.
Первой моей мыслью было: кто-то здорово постарался, чтобы сокрыть свои мысли от посторонних глаз. Но я тут же осознал, что это предположение излишне. Ведь в Средние века арабы считались самыми умелыми врачами в Европе. Если арабский доктор взялся увековечить на пергаменте некий текст, так скорее всего, он бы писал по-латыни или по-гречески, используя арабский алфавит!
Я так разволновался, что не мог ни есть, ни спать. Моя экономка твердила, не переставая, что мне необходим отпуск. Я решил последовать ее совету и отправиться в морское путешествие. Я вернусь в Бристоль, повидаюсь с семьей, возьму рукопись с собою на корабль — где никто меня не потревожит и я смогу работать весь день.
Два дня спустя после отплытия я узнал название рукописи. Титульного листа не хватало, но на четырнадцатой странице встретилась ссылка не иначе как на произведение как таковое. И называлось оно «Некрономикон».
На следующий день я сидел в коктейль-баре отеля «Алгонкин» в Нью-Йорке, потягивая мартини в ожидании обеда, как вдруг заслышал знакомый голос. Это оказался мой старый приятель Фостер Деймон из Брауновского университета, что в Провиденсе. Мы познакомились много лет назад, когда он собирал фольклорные песни в Виргинии; я восхищался его собственными стихотворениями, равно как и исследованиями творчества Блейка, так что с тех пор мы общались довольно близко. Я был страшно рад повстречать его в Нью-Йорке. Он тоже остановился в «Алгонкине». Естественно, мы отобедали вместе. В разгар трапезы Фостер полюбопытствовал, над чем я сейчас работаю.
— Ты когда-нибудь слышал про «Некрономикон»? — с улыбкой спросил я.
— Еще бы!
— Правда? Где же? — вытаращился на него я.
— Да это ж из Лавкрафта. Ты разве не его имел в виду?
— Кто такой, ради всего святого, этот Лавкрафт?
— Ты разве не знаешь? Один из наших местных писателей, уроженец Провиденса. Умер лет тридцать назад. Неужто ты никогда не слышал этого имени?
В душе пробудилось смутное воспоминание. Когда я осматривал особняк миссис Уитмен в Провиденсе — я тогда работал над книгой «Тень Эдгара По», — Фостер вскользь упомянул про Лавкрафта, примерно в таком ключе: «Тебе непременно нужно его прочесть. Он — лучший из американских авторов, когда-либо работавших в жанре “хоррор” со времен По». Помню, я ответил, что по мне так это звание по праву принадлежит Бирсу, и выбросил имя из головы.
— Ты хочешь сказать, что название «Некрономикон» действительно встречается у Лавкрафта?
— Я в этом абсолютно уверен.
— А откуда, как ты думаешь, Лавкрафт его взял?
— Я всегда полагал, что сам придумал.
У меня тут же пропал всякий аппетит. И кто бы мог ожидать подобного сюрприза? Мне казалось, я — первый человек, кому посчастливилось прочесть рукопись Войнича. Или — не первый? Как насчет тех двух ученых XVII века? Что, если один из них расшифровал документ и упомянул его название в своих собственных сочинениях?
Вывод напрашивался один: первым делом прочесть Лавкрафта и выяснить, не подвела ли Фостера память. Я вдруг осознал: я молюсь про себя, чтобы мой друг ошибся. После обеда мы доехали на такси до Гринвидж-Виллидж, где я и отыскал томик рассказов Лавкрафта в мягкой обложке. Уже на выходе Фостер пролистал книгу и ткнул пальцем в нужное место:
— Вот оно. «Некрономикон», за авторством безумного араба Абдула Альхазреда.
Так и есть, никаких сомнений! В такси, по пути в отель, я пытался не показать, насколько расстроен. Но по приезде вскорости извинился, распрощался и поднялся к себе. Попытался начать читать Лавкрафта, но так и не смог сосредоточиться.
