— Ну, хорошо, хорошо, — сжалился Кузя, — нет у тебя никого в Клинске, кроме кореша. Так и запишем: нет никакой Ины.
— Тише ты! — взмолился Слободкин. — Ну есть, есть. И что из того? Кому интересно? Только мне да ей.
— Ишь ты какой! Все ребята свои письма из дома вслух читают?
— Читают.
— Ты слушаешь?
— Слушаю.
— А в свои дела пускать никого не желаешь? Здорово, значит, тебя забрало, если ни с кем не делишься. Точно я говорю?
— Точно.
— Ну, тогда прощается, — похлопал по плечу Слободкина Кузя. Красивая?
— По-моему, очень.
— Фото! — протянул ладонь Кузя,
— Да я… Да у меня…
— Фото, говорят тебе.
Слободкин долго рылся в карманах гимнастерки, будто и в самом деле не помнил, есть ли у него фотография. Наконец извлек крохотную, с почтовую марку, карточку.
— Вот, смотри, только, чур…
— Иван Скачко?
— Ага.
— Ничего. Очень даже ничего. Одобряю.
…В эту ночь Слободкин рассказал Кузе историю своей любви. Их койки стояли рядом, у самого окна, и, когда все в роте заснули, Слободкин зашептал над самым ухом товарища:
— Познакомились мы случайно в Клинске. Помнишь, когда под Новый год к шефам ездили?
— Я не ездил.
— Ты-то в наряде был, а вот мне повезло.
— Так уж сразу и повезло?
— Ты слушай, она такая хорошая… Я думаю теперь о ней все время. Где бы ни был — на занятиях, на стрельбах, в самолете, — из головы не выходит. Ночью вижу ее.
— Кто ж такая?
— В школе учится. Кузя тихонечко свистнул.
— Но ты не подумай, не девчонка какая-нибудь, Умница, и ямочка на щеке.
— Ямочка?
— Когда улыбнется, уползает вот сюда, — Слободкин показал на своем лице, куда именно уползает ямочка.
— Криворотая, что ли?
— Дурак ты, Кузя. От счастья это, понимаешь?
— От счастья?
— Ну да, от счастья. Неужели не понятно? Вот ты с парашютом лучше всех прыгаешь, но в жизни совсем не разбираешься.
— А ты откуда знаешь, что от счастья?
— Она сама пишет; "Твоя счастливая И.". В каждом письме, хочешь, покажу?
— Чужие письма читать не полагается. Я человек интеллигентный.
— Интеллигентный? А когда ребята свои письма вслух читают, слушаешь?
— Когда читают, слушаю, но сам носа не сую.
На рассвете зашелестел Слободкин клинскими письмами над ухом Кузи. Каждое действительно кончалось словами: "Твоя счастливая И.".
— Значит, по-настоящему? — уже совершенно серьезно спросил Кузя, когда Слободкин дочитал последнее письмо.
— Я так понимаю. Только чтобы рота ни в коем случае…
— Вот затвердил: рота, рота… Рота, она тоже не каменная, все поймет, если надо.
— Я тебя умоляю.
— Не умоляй, я тайну хранить умею. Но рота, по-моему, кое о чем догадалась.
— Ты шутишь?
— Почему шучу? Ни людям, ни тем более ротам с любовью шутить не полагается.
Они рассмеялись — тихо-тихо, как смеются только очень счастливые люди. Даже дневальный ничего не услышал.
А может, просто у тумбочки стоял деликатный человек и, в нарушение всех уставов, делал вид, что не дошло до его слуха ни звука из того, что шелестело, жужжало, вздыхало всю ночь за его спиной?
Почти все ребята в роте действительно знали о том, что Слободкин влюблен, но никто над ним не смеялся, хотя над некоторыми подшучивали будь здоров. Слободкину каждый хотел помочь.
— Так смотри же не забудь, опусти прямо на вокзале! — еще и еще раз просил Кузю Слободкин.
— Теперь уж не забуду, — многозначительно отвечал Кузя, — теперь я ваш болельщик. Два — ноль в вашу пользу, твою и И.С. Скачко…
Провожали Кузю всей ротой, всем наличным составом. Наверное, ни один дипкурьер в мире не возил с собой чемодана, так туго набитого письмами.
Вернулся Кузя ровно через пять дней, но успел справиться со всеми поручениями. Были, конечно, своевременно отправлены и письма, предназначенные И.С. Скачко. Именно письма, а не письмо, ибо Слободкин в последнюю минуту вручил Кузе целую пачку посланий, помеченных одним и тем же всей роте запомнившимся клинским адресом.
Сперва на вопросы ребят Кузя отвечал коротко и лишь вечером в курилке немного разговорился.
— Москва как Москва. Все на месте. Только одна вещь меня удивила очень.
— Какая?
— Немцы.
— Что немцы?
— Прохожу по улице Горького, от площади Пушкина к Моссовету. Представляете?
— Ну-ну?
— Поравнялся с Леонтьевским переулком. Он оттуда весь, до самого конца, просматривается. В глубине немецкое посольство стоит. На посольстве — флаг. Огромный. Со свастикой от края до края. Я как увидел, аж дрожь по всему телу прошла. Фашистский флаг в самом центре Москвы!
