Далее все просто. Ввиду того, что человек в воде теряет более 90 процентов своего веса, его взвешивают простым базарным безменом. Сопровождается эта процедура выкриками примерно такого содержания: "Взвесьте мне пять килограммов того курчавенького! И еще килограмма четыре того, с бородкой… Только гнильцу срежьте пожалуйста. Нет, заворачивать не надо: возьму как есть, у меня авоська!"
К концу взвешивания все напоминают ощипанных гусей, только что вытащенных из холодильной камеры. Слова о том, что такую процедуру надо проводить каждый день, восторга не вызывают. Но когда Юра, перебираясь на контрольный плот, роняет безмен в воду, воздух содрогается от мощного "ура!".
Второй 'безмен, который, по Юриным словам, не подходил для медцелей и хранился на нашем плоту, тоже исчез при таинственных обстоятельствах той же ночью. "На всякий случай", — как предположил Женька.
Но вот все позади. ПСНщики переправляются в свой «надувасик». Мы, усталые, но не сломленные, опускаемся на спальники. Лев и Юра, собрав вещички, отбывают «домой». И в тот миг, когда надо прыгать на контрольный плот — а это требует немалой ловкости, так как волна то отбрасывает плоты в разные стороны, то с силой бросает друг на друга, — Юра вспомнил о самом главном.
— Фляжки где? — спрашивает он, и на лице его явно проступает тревога. Да, куда делись любимые Юрины фляжки?
— А ну, сдавать быстро! — рычит Женька.
Засуетились, каждый начал искать закрепленную за ним посудину для анализа. Действительно, чуть не забыли…
— ПСНщики, — вновь подгоняет Женька. — А ну, шевелись!
Те, несколько ошеломленные его поведением, безропотно передают на наш плот фляжки.
И тут до нас доносится душераздирающий вопль Юры:
— Матвеев, почему фляга пустая?
Теперь ясно, почему Женька так старался. Он сконфуженно пожимает плечами: "Не понимаю, зачем о таких вещах кричать на все море?"
Потом за нас принимается психолог Степанов.
— Перечисли в порядке убывания свойства характера, которые ты ценишь в людях больше всего, — вкрадчивым голосом просит Володя Карпая. Тот морщит лоб, вспоминая, что ему больше всего нравится в знакомых и друзьях.
— Честность, — начинает он…
В это время Матвеев, заполняющий пространный, вопросов на 500, тест, начинает тихо над чем-то хихикать.
— Ну какое значение имеет, чувствую ли я что-нибудь постороннее в носу и не боюсь ли наступать на трещины в асфальте? — с дальнего конца плота спрашивает недоуменно Кромаренко.
— Никакого, — спокойно отвечает Степанов и, чуть
подумав, добавляет: — Или, может, какое-нибудь… — Однозначного ответа добиться от него невозможно.
Через два часа все тесты заполнены. Мы вздыхаем свободно. Теперь у нас есть целых два часа до начала следующих обследований.
Ох уж этот любопытствующий Виктор Степанов! Какие только вопросы не приходилось нам слышать от него… Он жадно потирает руки и выдает свое очередное:
"Но вот самое, самое тяжелое, что было в плавании?" — и сверлит нас взглядом, и, подперев голову руками, готовится слушать душераздирающие истории о шквалах, ломающихся мачтах, штормах.
Но мы отвечаем после минутного раздумья: "Апатия и морская болезнь". В лучшем случае доктор обиженно поджимает губы и, пробормотав: "Да ладно вам!", удаляется.
А иногда какой-нибудь въедливый субъект, восторженно распахнув глаза, задает нам этот же сакраментальный вопрос: "Нет, но все-таки, что у вас было самое трудное в плавании?" И мы отвечаем: "Апатия!"
У них достойные родители — Морская болезнь и Голод. Благодаря их взаимной любви и с благословения океана появилась на свет эта троица. Они не изводят так явно физически, как их родители, но бьют беспощадно, наверняка.
…Кажется, это было на 8-е сутки плавания. Утром наш плот захлестнуло волной. Ведра четыре не самой теплой воды обрушилось на спальники. Клеенку, закрывавшую нас от брызг, сорвало еще ночью. Поправлять ее" ни у кого не нашлось ни сил, ни желания. Понадеялись на авось. Вообще, с некоторых пор это наше любимое слово. И вот — результат. Теперь надо вставать, выжимать спальники…
Надо. Но не хочется. Сидит где-то далеко внутри меня такой маленький злой червячок. Кушает меня изнутри. "Брось! — шепчет он. — Кто-нибудь другой встанет. Вон Чмеленко уже дрожит от холода… Долго не вытерпит. И потом, почему должен именно ты? Хватит того, что вчера утром «пахал». Лежи. Ничего".
