- Что сделали -то?
- Удавили.
- Удавлю суку.
Яша побежал через поле, как серебром, окованное лужами.
Витька было завел машину - и не поехал - "что накручивать баб - по дороге успокоится, а вечером уже с Машкой условлено - что гонять зря".
Яша бил жену в уже наметившийся, упругий живот, соседские старухи полотенцами выдавливали мертвый плод, Наташа бредила на скрипучей кровати, у которой брюхо провисло до полу, с Сикстинской мадонной в головах, вырезанной матерью из журнала в качестве конспиративной иконы.
Машка склонилась к бумажному, словно посыпанному землей, лицу сестры:
- Я у Колычихи отраву взяла, я его изведу, никто не узнает.
У Наташи иссохший хрупкий язык прирастал к небу и деснам. Она задыхалась от жара дыхания сестры.
- Если я умру - тогда, прибери пока.
Наташа не умерла. Она родила от мужа троих детей, очень скоро у него началась белая горячка, и годами вся "Искра" пряталась, когда Яков Петрович с закатившимися глазами и топором в руках выбегал на улицу. В серых как сталь тусклых белках стояли красные, зазубренные молнии лопнувших сосудов.
-14
Корнеич злил щенка. Он коротко привязывал его - уже выросшего, худого, с волчьими глазами - в Соснике и бил хворостиной, матерился. Щенок лаял до пены, рычал, не взвизгнул ни разу. Только шарахался на веревке, падал на ляжки. Корнеич собирался ночью выпускать Овчаря в Сад - никто не посмеет.
Овчарь порвал веревку - перетерлась о сук, - сбил хозяина с ног. Корнеич схватил Овчаря за горло, сдавил. Пес напряг шею. Они смотрели друг другу в глаза и не боялись смерти. Овчарь укусил Корнеича в плечо и убежал, грудью ломая кусты в Саду.
Валентина причитала, Шовское, "Культура", "Инициатор", Сурки злорадствовали - Садовод им готовил пса - и наказан. Через неделю шесть собак на свинарнике нашли зарезанными - кто-то, сражаясь за суку, вырезал целую свору.
Пропадала птица, у Фенделя пропал козленок. Боялись за детей. У Корнеича зарастала рана. Он ставил капканы и гордился своим Овчарем.
В пятницу Отец с ружьем ездил встречать детей. Весной их не хотели забирать с квартиры, но Рита и Слава взбунтовались, и их стали встречать у шовского поворота, по очереди: Отец, Евдокия, Валентина, Корнеич.
Евдокия ходила с дубиной, тяжелой и звенящей, словно отлитой из металла.
Частые длинные походы отвлекали ее от Дома, пробуждали воспоминания. Да, жизнь ее не была счастливой - ни одно из замужеств не было по любви, а теперь дети - и замуж никто не возьмет, и не погуляешь - детям по глазам стегать будут. Вот и с Булычом вовремя разошлись, соседи уж все поняли, а, може, забыли за зиму, да Булыч уж не будет сходиться - обиделся.
Евдокия села на шовском перекрестке. Она слышала, как гудит майскими пчелами дикая яблоня, случайная тут, на обочине, тихо пела: "Степной ветер в дороженьку зовет, а лесной ветер - к дому, дому отчему", потом очнулась детям пора б уж быть. Пошла к Шовскому, опять задумалась, дошла до крайней улицы - заволновалась. Все быстрее и быстрее шла к школе, встретила учительницу - "давно уж все разошлись", к подруге Полине Подолиной - ее Колька давно дома - "а Рита со Славкой домой пошли". Побежала - конечно, не увидела их, когда сидела на перекрестке - загляделась, а они пошли себе и пошли.
Бежала, пучок распустился в черную, косматую и жесткую, как конский хвост, косу, дубинку уронила - "ну ее", нет - вернулась, еще быстрее, навстречу звенит велосипед - "Дуня, я их встренул и отвез! Дунечка!" Булыч спрыгнул с велосипеда - как раз на перекрестке - Евдокия налетела на него, дубинка покатилась, звякая на колеях.
- А я их встренул, "кто, - спрашиваю, - вас встречает?" Рита говорит: "Мамка!" Ну, я их посадил, по шоссе, в круговую, хотел сразу вернуться - к тебе, а Корнеича прямо на Ямах встретил, он выпить зазвал - а как же отказаться - подозрительно, пять минут всего, а потом сразу за тобой - два раза падал...
Подкатились под ствол яблони, толкнулись, яблоня зажужжала, забасила, вылетели шмели, несколько лепестков упали плавно и быстро, не кувыркаясь, велосипед лежал как олень Серебряные Рога, свернувший себе шею.
