Так он и сделал со всей тщательностью аккуратного человека. Рабочий и впрямь был не очень похож на англичанина, хотя казался скорее шведом, чем немцем. Выяснилось, что фамилия его – Питерсон, а может – и Петерсен; а мистер Понд усвоил последний урок мудрых: прав бывает и дурак.
Однако он забыл этот случай и удивленно оторвал взор от стола, за которым обычно сидел Батт, увидев воинственный силуэт давешней гостьи. На сей раз ей не помешали баррикады, да она и не помнила о былых подозрениях, новые были важнее – гадюка пригрелась на ее собственной груди. Раньше она не замечала своей гувернантки; Понд – замечал, и недавно видел, как коренастая, белесая девушка ведет четверых детей со спектакля «Кот в сапогах». Мало того, он слышал, как она рассуждает о фольклоре, и улыбался про себя немецкой дотошности, которая видит фольклор там, где надо видеть сказку.
– Она часами сидит взаперти! – хрипела миссис Хартог-Хаггард. – Наверное, подает сигналы. Или уходит по запасной лестнице. Как вы думаете, что это такое?
– Истерия, – ответил мистер Понд. – Любой врач вам скажет, что истерики скрытны и угрюмы, они не всегда кричат на весь дом. Во многих немцах есть истеричность, она совсем не похожа на возбудимость латинян. Нет, миссис Хартог-Хаггард, ваша гувернантка не лазает по запасной лестнице. Она размышляет о том, что дети ее не любят, о мировой скорби, о самом бегстве. Ей ведь и впрямь нелегко.
– Она не молится вместе с нами! – продолжала английская патриотка. – Еще бы, ведь мы молимся о победе Англии!
– Молитесь лучше, – сказал мистер Понд, – о бедных англичанках, которых долг или бедность удержали в Германии. Если она любит свою страну, это значит, что она – человек. Если она выражает свою любовь застенчиво и угрюмо, это значит, что она – немка. А еще это значит, что она – не шпионка.
Однако он снова внял предупреждению и заговорил с ученой девицей под каким-то легкомысленным предлогом – если что-нибудь, связанное с ней, могло остаться легкомысленным.
– Вот вы смотрели этот спектакль, – серьезно сказал он. – Вероятно, он вам напомнил лучшее из немецких творений.
– Вы имеете в виду «Фауста»? – спросила она.
– Нет, сказки братьев Гримм, – ответил он. – Не помню, есть ли у них «Кот в сапогах», но что-то такое есть. По-моему, это лучшая сказка в мире.
Она прочитала короткую лекцию о параллельных сюжетах, а он улыбался про себя, думая о том, что все эти ученые рассуждения относятся к сюжету, который только что воплощала прелестная Пэтси Пикклз в шляпе и в трико и сам Альберто Туцци, родившийся в окрестностях Лондона.
Вернувшись к себе, он увидел у дома миссис Хартог-Хаггард и решил, что ему снится страшный сон; вероятно, теперь заподозрили его, он ведь беседовал с тевтонкой. Однако он плохо знал миссис Хартог – она мгновенно забывала былые подозрения.
– Мистер Понд! – вскричала она. – Вы знаете, что там, напротив?
– Кажется, да, – робко ответил он.
– Я не читала эту вывеску! – негодовала гостья. – Все темное, старое… еще эти кинжалы. Нет, какая наглость! Взял и написал свою фамилию, «Шиллер»!
– Да, он написал «Шиллер», – согласился мистер Понд, – но я не уверен, что это его фамилия.
– Он живет под чужим именем? – всполошилась она. – Какой ужас!
– Спасибо, – сказал мистер Понд и встал так быстро, что мог показаться невежливым, – я посмотрю, что тут можно сделать.
Чтобы проверить в третий раз подозрения соседки, он прошел примерно десять шагов, отделявшие его от лавки Шиллера. Хозяин, с виду очень мирный, если не подобострастный, стоял среди сабель и ятаганов; и гость, опершись о прилавок, доверчиво обратился к нему:
– Ну зачем вы это делаете? Они же разобьют витрину из-за этой дурацкой фамилии! Да, я знаю, вы не виновны. Вы не вступали в Бельгию, на что вам? Вы не сжигали лувенскую библиотеку, не топили «Лузитанию». Так и скажите! Почему вам не зваться Леви, как ваши предки, восходящие к самому древнему священству в мире? Рано или поздно у вас будут беды и с немцами. Не едете же вы в Стратфорд и не называете себя Шекспиром!
– Против моего народа, – сказал мистер Леви, – много предубеждений.
