– А! – сказал мистер Понд, задумчиво подергивая бородку.
– Джоан Варни, – серьезно продолжал юрист, – сообщила совершенно точно, еще не зная о трагедии, что, прощаясь с ней, капитан Гэхеген сказал: «Я иду к Февершемам».
– И вы считаете, что это противоречит двум другим утверждениям, – сказал мистер Понд.
– В высшей степени, – ответил Льюк. – Ее сестра, известная актриса-любительница, леди Вайолет Варни, остановила его у выхода, и они обменялись несколькими фразами. Прощаясь, он совершенно определенно сказал: «Я не иду к Февершемам, они еще в Брайтоне», или что-то в этом роде.
– А теперь, – сказал, улыбаясь, мистер Понд, – мы подошли к моей юной приятельнице из Пентаполиса. Кстати, что она делала у Варни?
– Гэхеген столкнулся с ней на пороге, как только открыл входную дверь, – ответил мистер Льюк, тоже улыбнувшись. – Она явилась в чрезвычайно восторженном состоянии брать интервью у Вайолет Варни, «актрисы и общественной деятельницы». И она и Гэхеген не такие люди, чтобы не заметить друг друга. Гэхеген перекинулся с ней несколькими словами, затем приподнял серый цилиндр и сказал, что идет прямо в клуб.
– Вы в этом уверены? – спросил Понд, озабоченно хмурясь.
– Она в этом уверена. Такое заявление привело ее в ярость, – ответил Льюк. – По-видимому, у нее, как у всех феминисток, какие-то предубеждения против клубов. Она считает, что мужчины туда ходят, чтобы напиваться до бесчувствия и рассказывать анекдоты, порочащие женщин. Кроме того, он задел ее профессиональное самолюбие. Вероятно, она хотела продлить интервью для своей газеты или для себя самой. Но я могу поручиться, что она вполне добросовестна.
– О да, – подтвердил Понд горячо и в то же время печально. – Она безусловно добросовестна.
– В том-то и дело, – сказал Льюк с приличествующей случаю мрачностью. – Мне кажется, при данных обстоятельствах ход его мыслей вполне объясним. Он проговорился девушке, которой привык говорить правду. Возможно, тогда он еще не решился на преступление; возможно, он еще не вполне его обдумал. Но потом, беседуя с менее близкими ему лицами, он понял, как неумно было бы говорить им, куда он идет на самом деле. Сперва ему приходит в голову довольно грубая уловка; он просто говорит, что не идет к Февершемам. Затем, беседуя с третьей из женщин, он придумывает гораздо лучшую ложь, достаточно неопределенную, не привлекающую внимания, и говорит собеседнице, что идет в клуб.
– Могло быть и так, – ответил Понд, – а могло быть… – И первый раз в жизни он последовал небрежной манере мисс Эйза-Смит, оставив фразу незаконченной. Он молча уставился вдаль, по-рыбьи вытаращив глаза; затем подпер голову руками, пробормотал: – Простите меня, пожалуйста, я немножко подумаю, – и снова погрузился в молчание, сжимая ладонями лысый череп.
Через некоторое время бородатая рыба показалась на поверхности, на этот раз с новым выражением лица, и заявила резким, почти сердитым тоном:
– Мне кажется, вам очень хочется доказать виновность бедняги Гэхегена.
Лицо мистера Льюка утратило наконец свою безучастность и впервые приняло жесткое, почти жестокое выражение.
– Вполне естественно, что мы хотим привлечь к ответственности убийцу нашего клиента, – ответил он.
Понд наклонился вперед, и взгляд его пронизывал собеседника, когда он сказал:
– Но вы хотите доказать, что убийца – Гэхеген.
– Я представил доказательства, – угрюмо сказал Льюк. – Свидетельницы нам известны.
– И все же, как ни странно, – проговорил Понд очень медленно, – вы не заметили самого тяжкого обвинения.
– По-моему, тут все тяжко, – резко ответил юрист. – А что вы имеете в виду?
– Их показания неумышленны, – сказал Понд. – Не может быть и речи о заговоре. Моя юная американка абсолютно честна и ни за что не примкнула бы к заговору. Питер Гэхеген очень нравится женщинам. Он нравится даже самой Вайолет Варни. А ее сестра Джоан любит его. И все-таки они свидетельствуют против него, или, вернее, все они показали, что он сам свидетельствует против себя. И все они не правы.
– Черт побери, что вы хотите сказать? – неожиданно вспылил мистер Льюк. – В чем они не правы?
