Мы подходим к двери, и дедуля ее открывает, при этом делая реверанс. Кошмар. Старый человек, а ведет себя как маленькая девочка. Мрачноватая неопрятная комната пахнет насилием и затхлым сексом. Серый свет сочится сквозь побитые молью занавески. Окно выходит в бетонный колодец, глубиной фута в два и длиной футов в шесть. Я задергиваю занавески. А то вид уж больно унылый. Рисую пальцем большую Х в пыли на комоде, где на полочке лежит библия. Делаю глубокий вздох, прилепляю фальшивую улыбочку и поворачиваюсь к старикану, который уже сидит на краешке кровати с таким отрешенным видом. Похоже, он на минуту забыл, где находится. Он вообще где-то не здесь. Я парю над его ретроспективными воспоминаниями. Странно, как пролетают годы — пятьдесят лет назад, пятьдесят лет вперед, на одном дыхании. Я чувствую его страх и отчаяние. Бежит от фашистов. Прячется в кустах у железной дороги, видит, как забирают отца и мать, всех сестер и братьев — загоняют в вагоны для перевозки скота. Пункт назначения — концлагерь. Он совсем маленький, ему легко спрятаться. Убежать. Найти приют у добрых людей. Выбраться из страны. Оставить пепел сожженной семьи. Пепел, смешанный с пеплом миллионов других — тех, кто сгинул в кремационных печах. Так и не избавился от вины и стыда — за то, что спасся один. Приехал в Америку в конце сороковых. Закончил юридический колледж. Получил звание судьи три года назад, как раз на свой шестьдесят первый день рождения. Все еще верит в Справедливость. Хочет скорей умереть, чтобы обрести, наконец, покой.
Он выходит из задумчивости и смотрит на часы. Извиняется, что ему пора. Как будто это меня расстроило. Сует мне в руку восемьдесят долларов и спрашивает разрешения вернуться утром. Что-то ему нездоровиться. Подагра опять разыгралась. Целует мне пальцы, бормочет: «Прости». Обращаясь к своим воспоминаниям — не ко мне. Я тихонько закрываю за ним дверь. Жду, когда лифт уедет. Выхожу и иду искать мальчиков с клеем.
Тимми и Джо прикатили в Нью-Йорк на автобусе, как и все остальные мальчики-девочки, которых достала жизнь дома, где им было больно и плохо, или же просто скучно. Они приехали из Спрингфилда, штат Миссури. Всю дорогу не спали, взбодрялись кока-колой — не хотели пропустить ни единой мили из тех, что отделяли их от предыдущих пятнадцати лет жизни. Троюродные братья, которых не привлекало существование фермеров в третьем поколении: в отчаянии наблюдать, как сохнет земля, и умирают посевы, каждый день нажираться и деградировать. Уставшие от того, что их постоянно и беспричинно бьют смертным боем, бессильные защитить матерей, которые вечно ходят то со сломанным носом, то с вывернутой рукой, то с отбитыми ребрами, — они послали все на хер и убежали. И теперь чувствуют себя виноватыми. Потому что оставили шестерых сестер, которым теперь придется сносить не только побои, но и сексуальные домогательства папочек-дядюшек, что давно стало традицией в их семейке. Сейчас они занимаются тем, что избивают и грабят грязных старых козлов, так похожих на их отцов, дядек и братьев, которых они так упорно пытались забыть.
Я нашла их на площадке между вторым и третьим этажом. Резались в карты, считали мелочь и балдели под клеем. Курили противные самокрутки, наверченные из бычков, собранных в пепельницах у лифтов. Пустые банки из-под воды, мятые пакетики из-под чипсов и тюбики из-под клея валялись по всем углам. Я села на лестницу в паре ступенек над ними. Они меня даже и не заметили. Спорили о забытых правилах какой-то дурацкой карточной игры. Их наивность и глупость — это было так трогательно. Бездомные, обломанные и уже почти сломленные, живущие на лестнице на одной мусорной пище — им было плевать. Тимми выиграл партию и теперь ждал подходящего случая, чтобы затребовать свои законные полдоллара. У них на двоих не было даже трех баксов.
Я вмешалась в их разговор и спросила, может быть, они есть хотят — кофе выпить, позавтракать. Они сказали, что завтракать не хотят, что они только что кушали. «А вот парочку-троечку баксов мы бы заныкали на потом», — сказал кто-то из них. Плутоватая улыбка. На желтых от никотина зубах — крошки чипсов. Я скомкала двадцатку и запустила ему в коленку. «Ух ты, так ты при деньгах. Богатая, что ли?» — спросил второй. Глаза зажглись интересом. «Нет, просто лучше умею выкручиваться…» Они выдавили последние капли клея в вонючий бумажный пакет и предложили мне оторваться. Я вежливо отказалась. Сказала, что мне пора. Мне действительно было пора возвращаться в парк. Сказала, что загляну к ним попозже. «Круто…» Тимми шумно втянул носом, на площадке пахнуло клеем. Я переступила через них, опершись об их сальные головы, чтобы не упасть. Спустилась на первый этаж, стараясь не прикасаться к грязнючим перилам.
