Хьюго Вермеер выражался на совершенном французском, со всеми его междометиями и ругательствами, и лишь легкая склонность произносить более резко, чем следует, конечные гласные, выдавала его голландское происхождение.
Он бросил презрительный взгляд на стакан с «кока-колой лайт», что стоял на столе, рядом с тарелкой Валентины.
— Как ты можешь пить это? Оно тебя не достойно, дорогуша. Ты ведь отлично знаешь, что эта гадость разъедает внутренности. Все начинается язвой, а затем перерастает в рак. Они делают это специально, мерзавцы. Почему, как думаешь, они так и не раскрыли состав? Все для того, чтобы после этой дряни спихнуть нам по дешевке лекарства, выудить из нас бабки…
— И лишить нас души, — закончила Валентина, которая наизусть знала все сетования друга.
— Не шути с этим, Валентина. Если уж портить сосуды, то лучше делать это приличными вещами. Твое здоровье! — заключил он, глотком осушая бокал.
— Ты пропустил свою эпоху, Хьюго. Тебе следовало жить во времена Дюма и Флобера.
— Даже не говори мне об том… — проворчал Вермеер, и глаза его наполнились тоской. — Ах, обеды мадам Бовари! Филеи, фрикасе из цыпленка, задние ножки барашка, телятина и свинина во всех их вариациях… Не говоря уж о фигурных тортах на десерт и винах, по двенадцать бутылок в ящике. Восемь часов за столом… Жили же люди!
Он вновь наполнил бокал и произнес тост:
— За великого Кюрнонского!
— За короля кулинаров! — зашла еще дальше Валентина, подняв стакан с «колой». — И за всех писателей, умерших молодыми и толстыми в жесточайших муках!
Хьюго Вермеер погладил живот, всем своим видом выражая сомнение.
— Ну… Можно и умереть, лишь бы до самой смерти ни в чем не знать отказа…
Тотчас же начав применять теорию на практике, он отрезал новый кусок говядины, покрыл его толстым слоем беарнского соуса и запихнул мясо в раскрытый рот. Черты его скривились от удовольствия в убедительном подражании пожирающему детей Сатурну, вышедшему из-под кисти Гойи.
— Что тебя беспокоит, Валентина?
— С чего ты взял, что меня что-то беспокоит?
— Вот только не надо, прошу тебя… Со мной это не проходит.
Валентина опустила глаза и начала тыкать меланжером в дольку лимона, плавающую на поверхности «коки».
— Я не могу об этом говорить, Хьюго. В договоре был пункт о конфиденциальности, и я его подписала. Мне не нужны неприятности.
— Не связан ли, случайно, твой встревоженный тон с некоей рукописью, приобретенной на прошлой неделе неким пожилым торговцем, который в последнее время сделал все для того, чтобы о нем все забыли? Если ответ положительный, моргни один раз. Отрицательный — высунь язык. Даже если за тобой следят, адвокаты Штерна не смогут этим воспользоваться в день суда.
— Как ты узнал про этот Кодекс, Хьюго?
— Все знать — моя работа. И я очень способный, если ты не забыла. Говорю это со всей скромностью, разумеется. Так что же нам известно… Предпосылка первая: я слышал, что старый плут Элиас отдал кучу денег за одну старую книжку, которую не пожелала приобрести ни одна муниципальная библиотека, — такая она потрепанная. Если он хочет из нее что-то вытащить, ему нужен хороший реставратор. Предпосылка номер два: ты — лучшая в свой профессии и, что немаловажно, ты свободна и умираешь с голоду. Подведем итог этому силлогизму: Элиас с тобой связался, предложил работу, и ты, будучи девушкой неглупой, согласилась, но стала задавать себе вопросы.
Валентина наградила его вялыми аплодисментами.
— Неплохо для типа, который не получил степень бакалавра.
— Если у меня ее и нет, то лишь потому, что мои дорогие родители не захотели, чтобы я общался со всякой чернью.
То, что Вермеер принадлежал к элите общества, было для Валентины отнюдь не новостью. Действительно, с самого рождения родители готовили Хьюго к тому, что в будущем ему придется жить в полном соответствии со статусом рантье. За последние полтора века ни один из членов его семьи не работал за плату, и так должно было быть и далее. Единственные общественные структуры, в которые Вермеер позволял себе входить, требовали вступительного сбора в десять и более тысяч евро, и это — не считая ежегодного членского взноса.
