— Заканчивай уже себя жалеть, — заключил он, поднявшись с канапе и сняв кожаную куртку со стоявшей у двери вешалки. — Другого такого шанса у тебя, возможно, уже не будет. Подумай об этом.
Не в силах уснуть, Валентина большую часть вечера размышляла над предложением Штерна, устремив взор в потолок спальни.
В половине одиннадцатого она приняла решение и набрала указанный в визитной карточке телефонный номер.
Элиас Штерн лично снял трубку после третьего гудка.
— Штерн.
— Это Валентина Сави. Простите, что звоню так поздно.
— На этот счет не беспокойтесь. У меня бессонница.
— Я согласна… Посмотрим, что мне удастся сделать с вашим Кодексом.
— Прекрасно. Я очень рад. Завтра, в первом часу, пришлю за вами моего водителя. Спокойной ночи, Валентина.
— До завтра.
Штерн уже отключился.
Валентина положила трубку рядом с собой, на кровать. Два года назад у нее появилась привычка подавлять ночные тревоги при помощи антидепрессантов, однако в этот вечер она устояла перед соблазном вытащить из ящика ночного столика упаковку «ксанакса».
Каждое утро, ровно в шесть тридцать, Жозеф Фарг поднимался по ступеням станции метро «Клюни-ля-Сорбонн», пешком преодолевал ту сотню метров, что отделяла его от «Бальзара», большого ресторана быстрого питания, находившегося на углу улицы Сорбонны и улицы Эколь, и дожидался, пока появится хозяин и откроет дверь.
Фарг посещал это заведение еще в те времена, когда сам был студентом, и с тех пор, на протяжении почти полувека, каждый день приходил сюда завтракать, неизменно заказывая дежурное блюдо, бутылочку «Виттель» (только не из холодильника — слишком охлажденные напитки вызывали у него изжогу, и он потом не мог как следует сосредоточиться на работе) и крем-брюле на десерт.
Он так давно здесь завтракал, что стал таким же привычным атрибутом интерьера, как и ярко-красный бархат банкеток, латунные перила и скатерти в красную и белую клетку. Он был столь невыразительным, что никто не обращал внимания на молчаливую фигуру, забившуюся в дальний от входной двери угол.
По утрам вопрос о природной сдержанности Жозефа Фарга даже не вставал, потому что в такую рань он был единственным клиентом ресторана. Выпив кофе, Фарг поднимался из-за столика, неопределенным взмахом руки приветствовал только начинавший прибывать персонал и поднимал стоявший у ног кожаный портфель, подаренный матерью в тот день, когда он получил степень бакалавра, и на который он каждый вечер с маниакальной тщательностью наводил глянец при помощи специального питательного крема для нежной кожи.
Затем он степенной походкой доходил до главного входа в университет и дожидался семи часов — в это время должны были открываться ворота. Более чем пятиминутная задержка стоила провинившемуся охраннику рапорта, который Фарг лично приносил начальнику службы безопасности.
Жозеф Фарг был воплощением пунктуальности. И то, что имело значение для него, должно было иметь значение и для других. Иначе могла начаться анархия.
Анархию он познал в 1968-м. Он видел, как изображавшие из себя студентов революционеры возводили баррикады и разбирали мостовые, как метали булыжники в полицейских и представителей власти. На протяжении почти двух месяцев, потрясенный, он присутствовал при всеобщем параличе страны. Его даже едва не линчевали, под тем предлогом, что он требовал возобновления занятий и исключения из университета зачинщиков беспорядков.
Фарг знал, что такое анархия, и не испытывал ни малейшего желания наблюдать ее вновь. Избежать ее можно было лишь одним-единственным способом: установить строгие правила и неукоснительно им следовать.
К несчастью, немногие мыслили так же. В обществе все больше распространялась атмосфера вседозволенности и распущенности. Каждый чувствовал себя вправе поступать так, как ему хочется. Никто больше ничего не уважал, как никто и не соблюдал элементарных правил хорошего тона. Люди теперь разговаривали по телефону в автобусах, нисколько не заботясь о том, что соседи испытывают немалые неудобства от их бесед, бросали, словно назло кому-то, использованную бумагу мимо урн или дни напролет ходили с наушниками в ушах.
