Парадокс о европейце - страница 8
Кажется, последний пассаж с призывами к спокойной жизни отчасти повторял эпилог Подростка, точнее заключение, писаное от лица воспитателя героя. Что-то о мусоре, перьях, щепках летающих, из чего вот уже двести лет никакого порядка всё никак не выходит. И там же, если правильно помню, некая апология русского дворянства, которое одно имело в России представление о порядке и законченной форме образа жизни. Хранило родовые предания и берегла семейную честь. Что-то в этом духе, на моем острове, понятно, русской классикой не торгуют. А читать Достоевского в баре с экрана…
На это послание он ответил мне холодно.
Текста, как сказано, у меня нет, но, помнится, там был весьма прозрачный намек на мое соглашательство. На предательство, так сказать, либеральной идеи, а значит – потерю права называться порядочным человеком. Короче, нечто в духе того, что Лесков называл либеральной жандармерией, и словечко это поняли и простили ему лишь лет через сто. На глумство, так сказать, говоря уже щедринским языком. Помните, в Современной идиллии Глумов призывал героя уметь вовремя помолчать, позабыть кое о чем, думать не об этом, об чем обыкновенно думается, заниматься не тем, чем обычно занимаетесь, что-то в этом духе. Давал советы больше гулять на свежем воздухе, папироски набивайте, письма к родным пишите…
Эти намеки меня еще больше задели. Я хотел припомнить ему, что, пока он с женой строгал своих детей, меня два раза обыскивали и таскали в КГБ на допросы. Что, мол, в дело нашей и вашей свободы я внес свою посильную лепту… Но сейчас, в данном актуальном контексте, все это звучало бы как-то неубедительно и не к месту, и писать этого я не стал.
– Я все ломал голову, с чего бы это ты так радикализировался? И хлопнул себя ладонью по лбу: ба, так ты ведь Ниловна из того самого произведения, которое, по словам Рябого, посильней, чем Фауст Гете. Твой младшенький, должно быть, попер на Болотную с триколором. И ты, кабинетный и аполитичный, вдруг почувствовал материнскую солидарность и встал в ряды. Или я ошибаюсь?
Знаешь, я нынче живу в королевстве, в котором все обожают своего монарха, молятся на королеву и не чают, когда на престол взойдет старшая его дочь – королю уж за восемьдесят. Именно дочь, потому что единственный сын-плейбой прожигает жизнь в Монако, и возвращаться в джунгли отнюдь не спешит. А наследование престола по женской линии разрешено.
Здесь порядок и законность. Воровства нет: это не честность – это суеверие, ибо дух чужой вещи может жестоко отомстить за грабеж. Впрочем, на мелочные регламенты, как то: правила уличного движения или запрет на проституцию или торговлю спиртным по ночам здесь кладут с прибором, а полиция закрывает глаза. А вот за то, что ты закинул ногу на ногу, а подошвы смотрят в сторону портрета короля или, не дай бог, на изображение Будды – можно запросто угодить на трое суток в кутузку. То есть король обожествлен, а Будда, так сказать роялизован.
Король вполне легитимен, династия основана в середине позапрошлого века, к тому ж ведет начало от какого-то регионального князька. Выбирать его, разумеется, не приходится. Но есть выборный парламент, есть правительство. Единодушное обожание монарха в народе полнейшее и трогательное. Впрочем, у нас ведь до недавнего времени тоже любили верховных властителей. Пока один не взялся вопреки традиции партийных верхов таскать за собой повсюду свою бабу и вдобавок бороться с алкоголизмом, чем вызвал новую эпидемию самого безудержного пьянства и разрушил советскую империю. Впрочем, это он самый отменил цензуру и открыл страну…
