Пораженный гость замер на пороге и побледнел. Хома закрыл книжку — и огонь, который только что освещал желтоватое, будто восковое, лицо старшего куда пошлют, погас.
— Добрый вечер, Михайло Григорьевич! — произнес Хома с мрачной торжественностью. — Что это вас принесло — то ли лодочка, то ли весло? — Важно поднялся, подошел к гостю, степенно пожал руку и спросил: — А который уже час?
Дым полез рукой в карман, где всегда носил принесенные с фронта, овальные, будто луковица, швейцарские часы, — и в то же мгновение на лице его проступила растерянная гримаса:
— Или потерял, или в колхозной конторе забыл…
— А это не ваши часы? — спросил Хома.
На испаханной множеством морщинок ладони грибка-боровичка поблескивали продолговатые и овальные, будто луковица, швейцарские часы.
— В-видно, м-мои, — запинаясь, промолвил сбитый с толку Дым. И взял эту трофейную луковицу осторожно, с опаской посмотрел на циферблат. — Сейчас, Хома Хомович, четверть седьмого.
— А точнее, — чуть усмехнулся грибок-боровичок, внимательно вглядываясь в переносье председателя колхоза, — двенадцать минут седьмого.
— Таки так, — промямлил Дым, внимательней глянув на циферблат часов. Нервным движением опустил их в левый карман, спохватившись, переложил в правый. — Ну так зачем звал, Хома Хомович?
— Потолковать нам надо как на духу.
— Охо-хо-хо, таки надо, от разговора не закроешься в печи. — И уже когда они уселись за столом, когда положили перед собой руки на скатерть, словно натруженные крылья, спросил: — Значит, правду про тебя говорят в Яблоневке?
— Оно, известно, на склоненное дерево и козы скачут, — ответил присказкой по своей привычке грибок-боровичок, но, вспомнив, что сам позвал председателя колхоза для важной беседы, признался: — Видать, правду…
Гость нахмурился, его черное цыганское лицо потемнело еще больше. Хома зло ударил кулаком по столу, глаза его шевельнулись под бровями и замерли, как головки двух гадючек в траве.
— Только не пугайтесь, Михайло Григорьевич, обещаете?
— Ну, обещаю, — неуверенно ответил тот.
Грибок-боровичок проворно шмыгнул в сени — и через какую-то минуту вернулся, в одной руке держа острый нож, а в другой — раскормленного петуха с красным гребнем.
— Петуха видите? — спросил Хома таким голосом, будто его черти щекотали.
— В-вижу, — произнес Дым, приподнимаясь за столом, и потрогал правый карман, не пропали ли швейцарские часы.
Блестящее лезвие острого ножа вспыхнуло в руке старшего куда пошлют — и уже через какое-то мгновение отнятая петушиная голова очутилась у него в левой руке, а петух без головы в правой. Кровь закапала на пол. Петушиную голову с гребешком Хома положил возле лежанки, а безголовую тушку у порога. Хищно сузив колючие глазки, пробубнил заклинание — с пятого на десятое:
— Это правда, что мы находили кое-что и толковали про что… Только когда я хоть бы что или нечто… то пускай мне не знаю что… вот что… а не то что! А вы еще говорите, что я там что-то или что-то еще…
И не успел Хома договорить свое заклинание, как петух возле порога зашевелился, встрепенул крыльями, вскочил на ноги — и пошагал. И отнятая голова тоже зашевелилась, тоже поднялась навстречу, поджидая, когда петух приблизится в сопровождении грибка-боровичка.
Ошеломленный увиденным, гость глазам своим не верил: голова вдруг приросла к шее, и торжественно-хмурый Хома держал в руках петуха, что поглядывал по сторонам бусинками выпуклых глаз. И если бы не пролитая кровь на полу, то увиденное могло бы показаться бредом.
— Вправду приросла? — промямлил Дым, не решаясь протянуть руку и потрогать, хотя хозяин хаты ткнул ему петуха едва не под нос. — И будет петь?
— Еще и курочек потопчет! И к соседским еще больше зачастит!
— Гляди ж ты, не штука наука, а штука ум, — сказал председатель колхоза, поглядывая на петуха, который крутил целехонькой шеей, будто веретеном. — А что ты еще можешь?
— Да все! Могу, к примеру, отрезать и приставить голову быку.
— У тебя ж нет быка в хозяйстве.
— Ну колхозному.
— Колхозному не надо, — подумав, сказал Михайло Григорьевич. — Вот если бы ты имел быка в индивидуальном пользовании, как петуха, тогда мог бы своей скотине отрезать и приставлять головы… И не боишься, что вдруг не прирастет? Что или выиграл, или проиграл?
