— Долго простоишь. Поехали, пока хозяин обедает.
Веденеев постоял еще мгновение, решился:
— Ну поехали.
В машине Кобозев спросил:
— Далеко?
— На Плющиху.
— Сделаем.
Ехали молча. Кобозев то и дело поглядывал на своего пассажира.
— Включим музычку?
— Давай музычку.
— Ты чего такой напряженный? Портфельчик-то брось назад, неудобно на весу держать.
— Ты меня посадил, парень, — сказал Веденеев.
— Думаешь?
Кобозев включил приемник, донеслась музыка, голос певицы.
— Так мы сейчас все переиграем! А чего? Вернемся — и все по новой… Может, я на тебя наговорил, так?
— Может быть.
— Ну вот. А теперь, значит, — правду! Мол, в пределах нормы, никакого превышения… Ну, я торможу, — сказал Кобозев, но не затормозил, продолжал ехать со своей обычной скоростью, быстро. — Но она тоже будь здоров, баба не дура, видишь, все проверила!
— Проверила.
— Я ж ей сразу про скорость ляпнул. Теперь уж никуда не денешься… — Кобозев вздохнул, прибавил в приемнике громкость. — Ты тоже… проще смотри. Ну влип и влип, ладно. Может, еще выкрутишься, а нет — отсидишь, делов-то! Много тебе не дадут, а если общий режим, так и совсем несмертельно. Вон дружок вернулся, рассказывает. Всего, говорит, Алексея Максимовича прочитал, от корки до корки. Библиотека, кинофильмы крутят. Нет, обстановка культурная… А потом условно-досрочно — раздели́ на три, третья часть как раз твоя, такая арифметика. И получается — без году неделя…
— Да. Заманчиво. Просто дом отдыха. Я подумаю… Тем более путевку ты мне уже оформил, спасибо. Подумаю, — повторил Веденеев. — Все. Приехали.
Секретарша кивнула Виктору на дверь, и он очутился в уютном, не без изящества обставленном директорском кабинете, прошел к столу, сел на предложенный ему стул и приготовился слушать.
Директор института, Андрей Васильевич, шестидесятилетний профессор, сидел за столом, удобно расположившись в кресле, и читал книгу.
— Здравствуйте, Витя. А где вы так загорели? — Он отложил книгу и стал смотреть на Веденеева. — Слушайте, а зачем я вас вызывал?
— Ей-богу, не знаю, Андрей Васильевич.
— Ну-ка, напомните мне.
— Не могу вам напомнить. Не знаю.
— Вы собирались в Таллинн на симпозиум?
— Да нет, не собирался.
— Правильно. Вспомнил! — обрадовался Андрей Васильевич. — Вы не собирались, а мы-то как раз хотим вас послать. Вот такие дела. — И Андрей Васильевич опять взялся за книгу, показывая, что тема исчерпана.
Поскольку Веденеев все еще сидел, он поднял на него глаза, посмотрел выжидающе и добавил:
— Это, собственно говоря, пять дней. Два дня пленарных, три по секциям — ив пятницу можете обратно.
— Хорошо, — сказал Веденеев.
— Хорошо или плохо? — спросил, уловив его тон, Андрей Васильевич.
— Мне бы, честно говоря, не хотелось сейчас никуда выезжать, — произнес наконец Виктор.
— Почему?
— Есть причины, Андрей Васильевич… Ну прежде всего моя защита…
— А что — защита? Как раз полезно. Перед защитой. Проветришься.
— Я бы хотел наоборот — сосредоточиться.
— Ну сосредоточишься, — сказал Андрей Васильевич, и Веденеев понял, что вопрос решен.
Таллинн был виден в окно. Узкие улицы музейной старины, черепица крыш, готические башни. А здесь, в зале, была сама современность: за длинным столом с флажками, с транзисторами и наушниками расположились участники симпозиума, в прозрачных будках трудились переводчики, разноязыкая речь сливалась в мерный гул. Две официантки с чашечками кофе на подносах двигались навстречу друг другу вдоль нескончаемого стола. Вот одна из них поставила чашечку перед румяным немцем в клетчатом пиджаке, еще шаг — и чашечка перед бородатым негром, перед седой изящной француженкой, перед непохожим на ученого, спортивного вида американцем. Еще шаг — и человек лет тридцати с задумчивым, отрешенным лицом взял протянутую ему чашечку, поблагодарил, отставил.
Потом Виктор Веденеев вспомнил про чашечку, пригубил. Его сосед и коллега, бородатый Валера, придвинул к нему тем временем листок из блокнота, где черным фломастером было начертано: «Какие планы на вечер?»
Виктор взял фломастер и поставил внизу свой вопросительный знак, что означало, очевидно, отсутствие планов.
