— Наши войска дерутся в районе Гжатска и Сычовки. Вот главные узлы сопротивления.
Не нажимая, он очертил тупым концом карандаша несколько неправильной формы кругловатых фигур в различных местах карты. Потом опять оглядел всех нас.
— Вы, может быть, думали, — сказал он, положив карандаш, — что вояки, которые в эти дни проходили мимо нас, это и есть наша армия?
Он улыбнулся, от маленьких глаз побежали гусиные лапки. Никто не решился кивнуть, только Краев мотнул головой.
— Признавайтесь, думали?
Никто не ответил. Панфилов затронул то, что тяжестью лежало на сердце у каждого.
— Нет, товарищи, армия дерется. Вы думаете, немцы дали бы нам сидеть здесь столько времени, если бы с ними не сражались наши боевые части? Сейчас противник вышел к нашей линии, но небольшими силами… Его сковывают войска, которые сражаются у него в тылу. У дивизии очень растянутая линия, но…
Панфилов помолчал.
— Нашей дивизии придано несколько артиллерийских противотанковых полков. Цифру я вам не назову. Это артиллерия главного командования.
Вновь взяв карандаш, Панфилов опять стал смотреть на карту Его стриженая голова, черные волосы которой, казалось, были поровну — баш на баш — перемешаны с белыми, склонилась, пробегающие по топографическим значкам глаза сощурились, словно стараясь разглядеть что-то неясное.
— В чем же теперь задача? — негромко произнес он, как бы спрашивая самого себя. — Задача в том, чтобы встретить немцев этой артиллерией там, где они нанесут главный удар. Если главный удар случится здесь, у вас, здесь будет и артиллерия главного командования. Можете, товарищи командиры, передать это бойцам. Впрочем… Через сколько времени, товарищ Момыш-Улы, сможете собрать батальон?
— По тревоге, товарищ генерал?
— Нет, зачем по тревоге… Час достаточно?
— Да, товарищ генерал.
Приезжая к нам, Панфилов обычно после проверки боеготовности беседовал с батальоном. Он достал часы и подумал, поглаживая большим пальцем стекло.
— Не надо, товарищ Момыш-Улы. Не смогу — этот маленький старшина не позволяет! — Он указал на часы. — Ну вот, товарищи командиры, начнем воевать… Полезет немчура — уложим. Еще полезет — еще уложим. Перемалывать будем…
Панфилов поднялся, и все тотчас встали.
— Перемалывать…
Панфилов повторил это слово, которое дал Красной армии Сталин, и словно прислушивался, как оно звучит.
— Вы меня поняли?
Почти всегда Панфилов заканчивал этим вопросом, всматриваясь в лица тех, с кем говорил.
— А теперь… теперь не худо бы стакан чайку с дороги… Намек, товарищ комбат, кажется, был?
Я закричал:
— Синченко! Самовар! Бегом!
— Ого! Вы и самоваром обзавелись? Добре…
Все улыбались. Панфилов заражал ненаигранной, неподчеркнутой уверенностью.
Отпустив командиров, он сложил и спрятал карту.
4
Вбежал Синченко с кипящим самоваром.
— Легче, легче! — сказал Панфилов. — Зачем с самоваром бегать?
— На то война, товарищ генерал, — бойко ответил Синченко.
— Для беготни?
Синченко ловко водрузил самовар.
— Бегаю с расчетом, товарищ генерал.
Это Панфилову понравилось.
— Добре, добре, — сказал он. — Но теперь, товарищ, воевать нам придется не с расчетом.
— А с чем, товарищ генерал?
— С тройным расчетом! — Панфилов засмеялся. — Зеленого плиточного чая нет?
Долго прожив в Средней Азии, Панфилов привык там к этому чаю.
— Не имеется, товарищ генерал.
— Жаль… Ну-ка, что завариваете?
Синченко подал начатый пакет. Панфилов посмотрел обертку, понюхал:
— Неплохой… Немного выдохся. В коробочку бы, товарищ… Ну-ка, давайте чайник, я займусь.
Дважды выполоскав небольшой белый чайник, он кинул туда щепотку, заглянул, прищурился и немного добавил. Потом без воды поставил на камфорку.
— Пусть согреется, пооживет, — пояснил он.
Перед нами были немцы, позади — Москва, а Панфилов у переднего края с толком и вкусом заваривал чай.
— Схему, товарищ Момыш-Улы, не убирайте, — сказал он. — Давайте-ка вместе взглянем… Вы, товарищ Момыш-Улы, что-то невеселый!
Панфилов спросил мягко, а я чуть не упал, словно изо всей силы он ударил меня этим вопросом. Ведь лишь вчера я сам это же сказал бойцу. Неужели и я таков же?
— Что вас, товарищ Момыш-Улы, смущает? Не вставайте — сидите, пожалуйста, сидите!
