Надо же, подставили. У кого-то состояние здоровья, у кого-то дядя в Москве. А то, что ему самому скоро сорок стукнет, никого не волновало. То Забайкалье, то Туркестан… Дети школу заканчивают, старшего летом куда-то устраивать надо. Жена опять без работы, опять смотрит на него, как на виновника всех своих бед. А разве не так? Столько проблем! И кто их решит, пока он в этой яме. Этим-то молодым что, вот они, побежали к ротам и взводам, попрыгунчики, им война что экзотика, прогулка за впечатлениями. За спиной никаких якорей, мир что книга открытий, и никто не ждет от него подлости. А надо бы.
Он поймал себя на мысли, что намеренно или нет, но отодвинул на второй план свое военное предназначение, то, к чему так долго готовила его служба. Нет, он не работяга или инженер с завода, не бухгалтер, не директор заштатной конторы – он командир, и его батальон – тактическая единица, изначально созданная для ведения войны. И если он, комбат Усачев, позволяет себе слабость, то кто же тогда подумает о стране? Страна – это ведь тоже люди, много людей, народ, а он сам из тех, кто поручился за безопасность своей страны, народа, и как в древние времена возглавляет сегодня дружину князя, защищая от набегов кочевников русскую землю. Кочевников и на наш век хватит. Да и концепция за последнюю тысячу лет не слишком изменилась, Усачев усмехнулся: бить врага на его территории не ново. У Вещего Олега, у Святослава это неплохо получалось. Сталин нарушил традицию, шума много, а суть – пиррова победа. Теперь получится? Это – большой вопрос. Афганцы нам не враги, а угроза на наших южных границах нарастает, она реальная. Так к чему лишние переживания? Он – комбат, и его выбор сделан давным-давно, в такие же лейтенантские времена. Эх, знал бы прикуп, жил бы в Сочи.
Усачев снова посмотрел на своих командиров рот и взводов, седлавших боевые машины. «И что мне с ними делать?» Вопрос был риторическим, так случается, когда ответ заранее известен, но именно это и страшит. «Воевать – вот что, а то распустил упряжь… И жаловаться некому, никто не посочувствует, – он поругивал себя иногда, и от этого становилось легче, во всяком случае, становилась понятнее собственная слабость. – У каждого своя судьба. И ничего не изменишь. В этом и дело».
Взревели двигатели, машины поочередно приседали на корму, выбрасывали из-под гусениц щебень и с легкостью выкатывались на серое полотно асфальта. Сладкий запах дороги ударил Ремизову в нос, нравился ему этот армейский парфюм. Еще один день марша. Теперь пойдет населенная зона, надо быть внимательней, могут быть и диверсии, и засады, и мины на обочинах. Приятная, щекочущая нервы тревога волнами перекатывалась под кожей, возбуждала.
Колонна, набрав установленную скорость и ощетинившись в обе стороны стволами 30-миллиметровых орудий, рвалась сквозь южные широты. Если бы не старые ГАЗ-66, снятые с хранения, шли бы еще быстрее, но они не только не тянули на подъемах, так еще и ломались. Шуршание в наушниках стало привычной музыкой, а внутри тела поселилась устойчивая вибрация.
Сквозь монотонные дорожные шумы взводный услышал сзади частую орудийную стрельбу, быстро оглянулся. А-а, этот чертов татарин, командир шестой роты, решил попробовать свою пушку и, нимало не сомневаясь, дал несколько коротких очередей по ветхой постройке, стоявшей на небольшом расстоянии от дороги. Домишко окутался пылью и присел на один бок, следом рассыпалась и крыша. «Ну Равиль дает, ему кажется, что в этой стране можно все. Услышал бы комбат, он бы ему самому дал. А вдруг там люди? У каждого осколочного снаряда девятиметровый радиус поражения, а убойные осколки летят еще дальше. Все ли там в порядке с головой?»
– Это у тебя не все в порядке, – бросил ему на привале Гайнутдинов, – с печки, что ли, упал? Здесь война, а не детская песочница. Случись что, так и стрелять никто не умеет. Мы когда получили машины – неделю назад? И что, ты многому научился за неделю? Раньше-то «двойки» видел? Ну и не задавай дурацких вопросов.
– Но, Равиль… – Ремизов опешил, он и не думал, что на его вопрос есть такой обстоятельный ответ.
