- Ольгина роща, - словно знакомя нас, назвал Алексей Петрович, голос его прозвучал несколько даже торжественно. - Старики рассказывают: учительница ее посадила. В тридцатых еще годах... Вот ведь как - толком ее никто уж и не помнит. А роща осталась, имя ее - осталось. Я, когда удается, заворачиваю сюда. Либо проездом, издали погляжу...
Куда-то неопределенно махнув рукой, он уточнил:
- Прежде тут деревня была - в ней она и учительствовала. Последнюю-то избу при мне уж свезли. При мне эту бывшую деревню и распахали. А роща, говорю, - осталась.
В расстегнутом плаще, с непокрытой головой и упавшей на лоб черной прядью, Алексей Петрович шел, поглаживая стволы берез, словно они могли чувствовать его сдержанную ласку; сейчас он показался мне старше своих лет, - душевный опыт иных людей с метриками не совпадает.
Незаметно наплыли сумерки и сразу загустели, как только "газик" выкинул перед собой две полосы света.
Алексей Петрович молчал, занятый своими мыслями, сигаретой и рулем; молчал и я, машинально следя за ускользающими из-под машины накатанными колеями и думая о том, как все-таки своеобычна жизнь. Один, выше поставленный над другими, начинает пыжиться, надуваться, начинает не говорить, а изрекать, не советовать, а учить и, окончательно убедившись в своей значительности, незаменимости, оказывается однажды... пустым местом. Кто таких не знал? Другой же, никогда не помышляя о славе, просто живет, как все, а то и понезаметней многих, просто делает свое дело и то, что сердце велит, и - остается в благодарной человеческой памяти.
Как, допустим, та же безвестная учительница Ольга... Какая она была высокая, маленькая, веселая или грустная, одинокая или многодетная? Видела ли, как поднялись ее березы? Знает ли кто-нибудь из ее близких, что вот тут, в степном районе, в самом центре России шумит ее, Ольгина роща?.. И почему-то ясно и немного тревожно - как на крутой горной тропе становилось от этих дум, безответных вопросов.
Впереди призывно засияли огни райцентра, в густой синеве россыпь их переливалась, пульсировала, как живая. И тут же цепочка огней обозначилась чуть левее, некоторые из них, почудилось, таинственно двигались.
- А что там? - показал я.
- Там? - Алексей Петрович перекинул скорость - "газик", как подстегнутый конек, побежал прытче, забирая туда же, влево. - Там животноводческий комплекс. Колхоз имени Ленина строит. Мы ведь с другой, с южной стороны подъезжаем. Завтра, захотите, посмотрим.
А сейчас так - попутно.
Выхваченные из темноты, выскакивали навстречу одномерные молодые клены, будто по-солдатски рассчитываясь надвое. Обочь дороги, за железной, с каменными столбами оградой развернулось трехэтажное здание с широкими непроницаемыми окнами; на бетонных опорах, еще без крыш, поднялись два огромных приземистых корпуса; вознеся стройную жирафью шею, подъемный крап бережно опускал бетонную плиту на стройплощадку, освещенную снопами прожекторов.
- Административный корпус, - оживившись, называл и объяснял Алексей Петрович. - В нем разместятся конторские службы, лаборатория, аптека, всякие бытовки...
А это главные объекты - производственные корпуса... Два жилых дома на семьдесят квартир, со всеми удобствами.
В глубине будет магазин, детский сад, всюду - асфальт и цветники.
Словно прислушиваясь, "газик" прошел вдоль железной ограды и нетерпеливо прибавил скорость. Перекинув рычаг, Алексей Петрович довольно рассмеялся.
- Вот он у меня где - этот комплекс! - он выразительно хлопнул себя по шее. - Зато под новый год поставим шесть тысяч племенных телочек. По существу - целый городок получается!
Не скажу, что изменилось и что было причиной тому:
этот ли, такой житейский и непосредственный жест, веселый и напористый ли после долгого молчания голос, дерзко и озорно блеснувшие ли в узком прищуре глаза, - не знаю почему, но сейчас Алексей Петрович показался мне не старше своих лет, как полчаса назад, а, пожалуй, еще моложе. И сама по себе, мгновенно отобрав из впечатлений нынешнего- дня самое необходимое, пришла, вернулась мысль о памятниках, о разной судьбе и разной ценности их. О бетонированной аляповатой и навсегда порушенной трибуне-монументе, о белых березах Ольгиной рощи, и теперь - об этом встающем в нашей хлебной степи городе. Который - тоже памятник. И неважно - кому, важнее - что нужный для всех.
