— Не смотри, Лизанька. Не наша забота.
— Солдатик, постереги чемоданчик, умою девочку.
Они прошли в тамбур, к сортиру. Поезд уже тронулся. В дыре в полу видны были летящие шпалы, на стене болтался ржавый рукомойник.
— Я не смотрю на тебе, ты пописий. Давай за руку подержу, — Пелагея бормотала, — вот она жИзня-то, папенька тебе жалел, берег, ну ничего, сборешь, комсомолка, молодайка…
«Комсомолка, молодайка» стучало, как колеса.
Вот теперь будет так надолго? Навсегда? Страх залез куда-то в самое нутро, Лизу стошнило, успела высунуться в окно.
— Платьицу-то не запачкала, потошни, потошни, Лизанька, из тебе страх выйдет, как хворость. Ну вот, полегчало?
Лиза умылась из рукомойника, и они, качаясь, пошли во вагону.
Пелагея шептала ей беспрерывные наставления: не сдружайся ни с кем, молчи больше. Спасибом-пожалустом сильно не разговаривай, простая будь. Смотри на народ, учись.
— Ты положи голову сюды, своротись клубочком, — Пелагея устраивала Лизу спать.
— А ты?
— Я так подремлю, потом поменяемси.
Ночью Лиза проснулась.
— Пелагея, давай меняться.
— Да я не устала.
— Давай, давай.
— Ну ладно, ножки к стеночке повытяну.
Лиза смотрела в окно. Поезд затормозил на маленькой пустой станции. Шуршала под ветром листва, в темноте лаяли собаки.
Вдоль вагонов ходил рабочий с фонарем. Простукивал колеса.
Как сказочный трубочист, грязный, с черными руками.
— Не спишь дочка? Ну не спи, не спи. В молодости легко не спать, я вон тоже не спал. Куда едешь? Далёко?
— В Ташкент.
— Не бывал, я только тут и бывал, и в Пензе бывал, и в Туле… А ты дочка?
— Я была в разных местах. В Крыму, например.
— Море видела?
— Да.
— Синее море вправду? Ну бывай, дочка, расти большая.
— Спасибо. До свидания.
По перрону пошли солдаты, за ними топтались люди в серых лохмотьях.
— По сторонам не смотреть, лицом к стене стой!
Караульные кричали, подталкивали заключенных.
Лиза отвернулась. И мать так? И ее толкают, кричат. Нет. Этого не может быть, не может. Она сдерживала слезы. Ей казалось, что если она заплачет сейчас, то все окажется правдой, весь этот страшный мир, в котором рыдают, рвут на себе волосы, валяются в ногах, просят пощады, весь этот мир настигнет ее сейчас. Налетит, раздавит, задушит.
Раздался паровозный свисток, поезд покачнулся, лязгнул.
«Комсомолка молодайка, комсомолка молодайка», стучали колеса.
В Сызрани солдаты сошли, и к ним подсел деревенский мужик. Ехал в Туркестан, в артель наниматься.
— Не сдюжил я в ихнем колхозе. Слыхали про канал в пустыне? Там говорят, в артели нанимают, я могу слесарить, плотничать.
Лиза слушала его, как будто перечитывала рассказы Горького.
Вот так выглядит строитель новой жизни? В лаптях, одет по-крестьянски, как на старых картинах, в мешке у него сапоги, пара рубах, ножик, молоток, топор, половина круглого хлеба в полотенце, оплетеная бутыль с мутной водой.
Изначальный страх перед крикливыми чужими людьми постепенно оставлял ее. Она смотрела еще с опаской, но уже с интересом. Осторожно расспрашивала мужика: что умеет делать, как жил в деревне?
Мужик говорил охотно, но непонятно: пришли, отняли, голод, стреляли, хоронили, трактор привезли, путевку написали, канал строить…
— У кулаков отняли?
— У меня отняли.
— Вы кулак?
— Да неее, какой я кулак, корова да лошадь. Дети помёрли, баба померла, ну я в артель нанялся…
Теперь надо жить с ними, такими вот, непонятными, пахнущими махоркой, потом, луком. Как жить с ними в одной совместной жизни? Поехать в деревню учительницей? Привезти их в города обучать в школах, в университетах?
Она никогда не задумывалась о других, ничуть не похожих на ее круг. Да, читала в газетах, видела в кинохронике. Сострадательно. Издали.
Ее путь был ясно определен отцом — университет, наука. Какая-нибудь чистая наука. Чистый университет. И жизнь, похожая на родительскую, размеренная, удобная, красивая, без войны, голода и страха.
Но так не получилось. Будет иначе, но все равно будет разумно, правильно и хорошо. Она же комсомолка, готовая и к труду и обороне.
Лиза пыталась определить свое место в этой новой жизни. Временной жизни. Да, она поедет на стройку, будет стоять на верхотуре с молотком в сильной руке. Ветер в лицо, все выше и выше, вечером она будет учиться, петь в хоре задорные песни, пить из жестяной кружки студеную воду и спать под звездами. Ее наградят, про нее напишут в газетах.
