Легкий ветер раскачивал полы его просторного синего плаща, но ничего не мог поделать с низко опущенным на лицо капюшоном. Было странно и непонятно, почему тот, кому было поручено столько трудов и забот на рыночной площади, стоял неподвижно, как и деревянный столб за его спиной. Не поворачиваясь, не оглядываясь, казалось, совсем ничем не интересуясь… Неужели он думал, а скорее всего, именно так и было, что вид позорного столба и того, кому отдают на растерзание виновного, вселяют в души людишек трепет и страх перед возможностью пасть в грех вольный или невольный?
Неужели, завидев страшилище, торговцы перестанут обманывать покупателя, обвешивать, обмерять его, всучивать вместо хороших плодов гнилые, клясться, что дешевле и лучше товара еще не было и не будет? Уж куда страшнее цеховые правила, запрещающие мастерам и их подмастерьям все эти подлости. Но без них ни один день не обходится.
То же самое и с покупателем. Вряд ли он устрашится погреть душу стертой монетой, обсчетом и сбиванием цен с помощью угрозы в адрес забитого селянина.
Так было и так будет. Всегда.
Патрик согласился сам с собою и даже весело подмигнул одеревеневшему палачу.
Но в следующее мгновение ему уже не было дел до господина в синих одеждах. Чем-то купцы на трех повозках угодили покупателю, и молодой вор увидел несколько рук, в которых тускнело желаемое серебро. Продажа состоялась.
Патрик скатился с бревен и юркнул в толпу, сгрудившуюся у богатых купеческих повозок.
Здесь торговля шла бойко. Соблазнившись замечательным товаром, богатые бюргеры Витинбурга, завидуя друг другу и выставляя себя напоказ, уже покупали вещи, которые при других обстоятельствах не приобрели бы, зная цену каждого добытого трудом гроша. Но, поддавшись общему настроению, рассудительные горожане под умоляющим взором своих жен и дочерей развязывали поясные кошели и отсчитывали серебро, а некоторые – и золото.
Патрик сразу же приметил толстого седобородого бюргера в добротной одежде, который добродушно переругивался со своей тощей дочерью. Его рука подрагивала на большом кожаном кошеле, и было видно, что очень скоро он поддастся на уговоры своего дитя.
Медлить было нельзя.
Оглянувшись, Патрик заметил приближающегося на шум бойкой торговли длинного и тощего разносчика. На его костлявых плечах лежала деревянная рама, к которой во многих местах были привязаны двуушные кувшины.
«Ты-то мне и нужен», – тихо, сквозь зубы, процедил молодой вор и, дождавшись, когда разносчик поравнялся с отцом и дочерью, легонько подтолкнул его в спину.
Рама съехала с плеч разносчика, и тот, еще ничего не поняв, завертелся на месте, пытаясь ее удержать. Но многие кувшины качнулись из стороны в сторону, стягивая деревяшку к горлу парня. Две глиняные емкости, висевшие на самых длинных веревках, ударились друг о друга и разлетелись на куски. И тут же седобородого бюргера окатило высвободившимся пивом, залило его выпуклый живот и остроконечные красные пулены.
Раздался первый смешок, очень быстро переросший в громогласный смех.
Бюргер побагровел и схватил тощего разносчика за плечо. От этого рама совсем соскочила с плеч, и кувшины, соприкасаясь, раскололись один за другим. Шипящее пиво брызгами разлетелось во все стороны, замочив ноги многих смеющихся. Толпа через мгновение разразилась руганью и проклятиями. Двое молодых горожан схватили разносчика за руки и бросили его в площадную грязь. На него поспешил наброситься и седобородый бюргер. Но неожиданно для себя он сам оказался в грязи. Над ним, заходясь в крике, кружились люди.
Разносчик оказался очень ловким и, бросив свой нарамник, на четвереньках уполз под повозки. Оставшись без виновного, толпа быстро успокоилась.
Огорченно осмотрев свою испорченную вонючей грязью одежду, бюргер стал подниматься. Его тут же под плечи подхватил молодой парень и с необычной для его худощавого тела силой поставил седобородого на ноги. Не успел бюргер поблагодарить своего доброго помощника, как тот уже затерялся за спинами затихающей толпы.
Патрик был доволен. В тайном мешочке на груди уже лежал срезанный его замечательным ножом увесистый кошель. Он не мог взглянуть на его содержимое, но вес украденного веселил душу. Даже привычная при таком деле дрожь в ногах очень быстро прошла. На губах заиграла улыбка. Можно было уходить. Но молодая кровь бурлила в нем, окрыляла и делала беззаботным.
