А сам Мэтью? Кого или что любил он? Я пока не знал этого, но я не думал, что он «был влюблен» или любил. Он не любил тебя, Тельма, он тебя использовал. Он не проявлял подлинной заботы о Тельме, о настоящей, живой Тельме! Твое замечание насчет отыгрывания чего-то с его матерью, возможно, не такая уж плохая догадка.
Как будто читая мои мысли, Тельма продолжала, выставив вперед подбородок и словно бросая свои слова в многочисленную публику:
– Когда люди думают, что мы не любили друг друга по-настоящему, это сводит на нет все самое лучшее в нас. Это лишает любовь глубины и превращает ее в ничто. Любовь была и остается реальной. Ничто никогда не было для меня более реальным. Те двадцать семь дней были высшей точкой моей жизни. Это были двадцать семь дней райского блаженства, и я отдала бы все, чтобы вернуть их!
«Впечатляющая женщина», – подумал я. Она в сущности обозначила черту, за которую нельзя заходить:
– Не разрушайте самое лучшее, что у меня было. Не отнимайте то единственное настоящее событие, которое случилось в моей жизни.
Кто осмелится сделать такое, тем более по отношению к подавленной, близкой к самоубийству семидесятилетней женщине?
Но я не собирался поддаваться на подобный шантаж. Уступить ей сейчас означало продемонстрировать свою абсолютную беспомощность. Поэтому я продолжал ровным тоном:
– Расскажите мне об этой эйфории все, что вы помните.
– Это было переживанием выхода из тела. Я была невесомой. Как будто я была не здесь, я отделилась от всего, что причиняет мне боль и тянет вниз. Я перестала думать и беспокоиться о себе. «Я» превратилось в «мы».
Одинокое «я» экстатически растворяется в «мы». Как часто я слышал это! Это общее определение всех форм экстаза – романтического, сексуального, политического, религиозного, мистического. Все хотят экстатического слияния и стремятся к нему. Но в случае Тельмы было иначе, она не просто стремилась к нему – она нуждалась в нем как в защите от какой-то опасности.
– Это напоминает то, что вы рассказывали мне о своих сексуальных переживаниях с Мэтью – что не столь важно было, чтобы он был внутри вас. По-настоящему важно было только то, что вы с ним связаны или даже слиты воедино.
– Верно. Именно это я и имела в виду, когда сказала, что сексуальным отношениям придается слишком большое значение. Сам по себе секс не так уж и важен.
– Это помогает нам понять сон, который вы видели пару недель назад.
Две недели назад Тельма рассказала тревожный сон – это был единственный сон, рассказанный ею за весь период терапии:
Я танцевала с большим чернокожим мужчиной. Затем он превратился в Мэтью. Мы лежали на сцене и занимались любовью. Как только я почувствовала, что кончаю, я прошептала ему на ухо: «Убей меня». Он исчез, а я осталась лежать на сцене одна.
– Вы как будто пытаетесь избавиться от своей автономности, потерять свое «Я» (что во сне символизируется просьбой «убей меня»), а Мэтью должен стать орудием для этого. У вас есть какие-нибудь мысли о том, почему это происходит на сцене?
– Я сказала вначале, что только в эти двадцать семь дней я чувствовала эйфорию. Это не совсем верно. Я часто чувствовала такой же восторг во время танца. Когда я танцевала, все вокруг исчезало – и я, и весь мир – существовал лишь танец и это мгновение. Когда я танцую во сне, это значит, что я стараюсь заставить исчезнуть все плохое. Думаю, это значит также, что я снова становлюсь молодой.
– Мы очень мало говорили о ваших чувствах по поводу вашего семидесятилетнего возраста. Вы много об этом думаете?
– Полагаю, я по-другому относилась бы к терапии, если бы мне было сорок лет, а не семьдесят. У меня еще оставалось бы что-то впереди. Ведь обычно психиатры предпочитают работать с более молодыми пациентами?
Я знал, что здесь таится богатый материал. У меня было сильное подозрение, что обсессия Тельмы питается ее страхами старения и смерти. Одна из причин, по которой она хотела раствориться в любви и быть уничтоженной ею, состояла в стремлении избежать ужаса столкновения со смертью. Ницше говорил: «Последняя награда смерти в том, что больше не нужно умирать». Но здесь таилась и удачная возможность поработать над нашими с ней отношениями. Хотя две темы, которые мы обсуждали (бегство от свободы и от одиночества автономности), составляли и будут в дальнейшем составлять
