- А скажи, - говорит, - на коего лешего ты нашего часового тюкнул?
Я говорю:
- Как тюкнул? Я, - говорю, - его не тюкал. Это его один сумасшедший, наверно, угробил.
И только я это сказал - вы подумайте! - из кустов выходит мужик. Тот самый сумасшедший мужик, который меня, вы помните, напугал и в которого я с браунинга целился.
Идет он навстречу - лохматый, рваный, и опять, вы подумайте, улыбается. И опять он чего-то бормочет и чего-то шипит.
Я испугался. Стал. Но виду не подал.
Я говорю:
- А-а! Знакомая личность.
- Это кто? - спрашивает Зыков.
Я говорю:
- А это тот самый, который вашего караульного камнем убил.
Потом говорю:
- Ты что же это, братишка, по чужому пачпорту людей убиваешь? А? Меня, знаешь, из-за тебя чуть за нос не повесили. Чуешь? Ты, - говорю, - зачем это вздумал людей убивать?
А он отвечает:
- Да, - говорит. - Убивал и убивать буду. Я, - говорит, - вас всех изничтожу, мамонтово племя.
И вижу - глядит мне на левое плечо. А там, понимаете, на левом плече, у меня погон сверкает.
- Я, - говорит, - и вас не пожалею. И вас отошлю к богу в рай, сучьи дети!
Нагибается и - вижу - берет камень.
- Стой! - кричу. - Стой, шалопут!
Но тут, понимаете, - зззиг!
Над самой моей башкой летит камень. Ну, только на палец башки не достал!
Разозлился я.
- Чум! - говорю. - Сумасшедший! Остановись!
А он, вы представьте себе, бежит до канавы, нагибается и набирает полные горсти камней. И оттуда, понимаете, из засады, начинает в нас этим каменьем швырять. Мне в ухо два раза попал. Зыкову, кажется, в грудь или в нос.
Я говорю:
- Хватай его, Зыков! Чего там...
Навалились мы тут вдвоем на этого сумасшедшего, Зыков его по ногам хрястнул, а я в обнимку схватил и валю на землю... А он - сильный. Сумасшедшие, знаете, все сильные. Он ворочается, шипит, кусается - ну прямо никак невозможно его положить. И орет все время.
- Гады! - орет. - Собаки! Холуи буржуйские!..
Ну, тут я с себя ремешок стянул, - у меня ремешок был особенный, прочный, из сыромятной кожи, - и мы сумасшедшего кое-как связали. Чтобы он не орал, мы в рот ему напихали травы. И после, связанного, кинули в канаву, - лежи, мол, отдыхай.
И уж собрались дальше идти, - вдруг слышим топот. Казачий разъезд. Понимаете? Прямо на нас несутся.
- Стой! - говорят. - Кто такие? Откуда?
"Ну, - думаю, - Петя Трофимов! Завяз".
Сижу на земле на корточках и встать не могу.
А Зыков, вы знаете, не смутился. Он отвечает бойко:
- Так, мол, и так... Генерала Мамонтова личные курьеры.
- А куды идете?
- А идем, - говорит, - мы в деревню Курбатово, к полковнику Штепселю с донесением.
- Так, - говорят, - дело. А ну - поворачивай в штаб.
- Это зачем?
- А затем. Там разберемся.
И вижу - глядят на мои погоны. И хмуро посмеиваются. Дескать, нам все понятно. У нас глаза спробованные. Нас на арапа не возьмешь.
А только и Зыков не дурак. Он тоже глядит на мои погоны и тоже чего-то кумекает.
- Вы знаете, - говорит, - между прочим, кто это там сидит? Это, говорит, - самый главный врач деникинской армии. Он только что убежал из советского плена, и теперь ему спешно необходимо податься к Деникину. А я его личный конвой. Чуете?
Те говорят:
- Врешь?!
Он говорит:
- Если вы только осмелитесь нас задержать, вам от Мамонтова так влетит, что лозы не хватит. Верно, - говорит, - господин доктор?
А я, понимаете, прямо смутился и не знаю, что сказать.
- Да, - говорю. - Висеть вам, ребята, на первой березе. Серая, говорю, - вы скотинка. Какое вы имеете право так с благородным человеком поступать?
Я говорю:
- Наука этого не допускает.
Ну, они тут все сразу шапки посымали и стали затылки чесать. А тут, на наше счастье, еще какой-то подъехал. Казак. Он Зыкова знал. Он говорит:
- А! Зыков.
Зыков говорит:
- Здорово, Петров (или, там, Иванов). Подумай, какое дело: меня признавать не хочут!
Тот говорит:
- Что вы, ребята! Это же Зыков. С первого эскадрону. Нашему каптеру земляк.
Ну, тут уж бандиты совсем поверили, что я доктор, а Зыков мой адъютант.
- Пожалуйста, - говорят. - Можете ехать.
И мне говорят:
- Извините, ваше благородие. Мы не нарочно.
