У ее дочки Мод вид простенький, и это единственное, что меня утешило (мне стыдно за подобные мысли, и я прошу у Господа прощения). Я чувствую гордость за то, что Лайви смотрится так хорошо рядом с серенькой малышкой Мод.
Я, конечно же, была максимально вежлива, но по виду Китти Коулман было ясно, что мое общество ее не устраивает. Потом она отпустила колкие замечания в адрес Лайви и сказала кое-что уж совсем непочтительное, и, хотя ее слова не относились напрямую к королеве, я все равно почувствовала, что Виктории некоторым образом нанесено оскорбление. Мой бедный Альберт от этого чуть не впал в ступор и сказал нечто совершенно ему не свойственное. Я даже не осмелилась потом спросить у него, что он имел в виду.
Ну да и бог со всем этим — нам с ней вовсе не обязательно встречаться еще раз. За все те годы, что мы владеем соседними могилами на кладбище, мы встретились лишь однажды. Если повезет, то больше никогда и не увидимся, хотя теперь я всегда буду опасаться встречи. Боюсь, с этого дня кладбище уже не будет доставлять мне такого удовольствия, как прежде.
Чертовски привлекательная женщина. Впрочем, не знаю, чем я думал, когда сказал то, что сказал. Завтра придется замаливать этот грех — купить Труди ее любимые фиолетовые леденцы.
Но я тем не менее рад был знакомству с Ричардом Коулманом, несмотря на эту урну и все такое. («Что сделано — то сделано, — говорю я Труди. — Она теперь там стоит, и что толку расстраиваться?») У него довольно высокое положение в одном из банков. Живут они у подножья холма, и, судя по тому, что он говорит, мы вполне могли бы тоже там поселиться, если решим уехать из Айлингтона. Там неплохая местная крикетная команда, и он мог бы меня им представить. Полезный парень.
Но что касается его жены, то тут я ему не завидую, какой бы хорошенькой она ни была. Упаси бог от такого наказания. С Лайви и той хлопот не оберешься.
После ухода девочек я еще некоторое время остаюсь в могиле. Чего вылезать-то? Наш па от меня отстал — и в могилу не полез, и сверху орать прекратил. Если захочет, он меня всегда достанет.
«Вокруг этого кладбища высокая стена, — частенько говорит он. — Перелезть через нее ты можешь, но в конце концов все равно сюда же и вернешься — через главные ворота вперед ногами».
С глубины восемь футов небо кажется таким красивым. Оно похоже на мех у этой девочки. На ее муфте, как она это называет. Мех там такой мягонький. Я хотел зарыться в него лицом, как это делала она.
Я лежу на спине и смотрю на небо. Иногда высоко надо мной пролетает птица. Кусочки грязи со стенок падают мне прямо на лицо. Я не боюсь, что могила может обрушиться. У могил поглубже мы укрепляем стенки, но если вот такие — мелкие, то мы особо не утруждаемся. А эта еще вырыта в глине, такой надежной и влажной, что она хорошо держится. Такое случалось прежде — что могила заваливалась, но это бывает в песке или если глина сухая. В могилах и люди погибали. Наш па всегда говорит, что если я буду в могиле и она начнет рушиться, то нужно закрыть лицо рукой, а другую руку поднять вверх. Тогда в земле у меня будет отверстие для воздуха, а по моим торчащим пальцам они увидят, где я.
Тут кто-то подходит и заглядывает в могилу. На фоне света он весь черный, а потому я не вижу, кто это такой. Но я знаю: это не наш па — от него не пахнет выпивкой.
— Ты чего там делаешь, Саймон? — спрашивает человек.
Теперь я знаю, кто это. Я вскакиваю на ноги и отряхиваю грязь со спины, задницы и ног.
— Да так, сэр, отдыхаю.
— Тебе платят не за то, чтобы ты тут отдыхал.
— Мне ничего не платят, сэр, — говорю я, хотя лучше бы мне помолчать.
— Вот как? А я думал, ты немало получаешь, учась здесь. Ты получаешь профессию.
— Учение меня не кормит, сэр.
— Хватит с меня твоей наглости, Саймон. Ты — служащий Лондонской похоронной компании. За воротами кладбища немало людей, которые с радостью займут твое место. Не забывай об этом. Ты уже закончил эту могилу?
— Да, сэр.
— Тогда прикрой ее и найди своего отца. Ему нужно убирать инструмент, а сам он уже с этим наверняка не справится. Понятия не имею, почему я его еще не выгнал.
