Все напряженно слушали.
— Я засмеялся, — продолжал Орсини, — когда вы услышите, сколько нужно, то откажетесь от вашего предложения. «Нисколько, возразил он, я спрашиваю только для того, чтобы знать, сколько нужно доставить; как сам король, так и его благородные побуждения вполне заслуживают, чтобы все было сделано для удовлетворения его желания». Я ему сказал, сто тысяч дукатов. «Хорошо, король все это получит», — ответил он совершенно спокойно.
— Однако, до сих пор ничего не получал, — насмешливо заметил король.
В зале между тем стемнело, зажигали огни.
Вошел паж с докладом.
— Ваше величество, молодой человек, по-видимому византиец, просит доложить о себе.
Все переглянулись.
— Волшебство, — произнес король. — Вели войти.
Все общество с напряженным вниманием смотрело на дверь; скоро в дверях показалась стройная фигура молодого человека. Длинная одежда ниспадала до самого пола. Молодые прекрасные черты дышали скромностью и спокойствием. Он почтительно остановился у порога и слегка поклонился.
Взор всех остановился на нем. В зале пронесся шепот.
— Это Адонис! — шепнули некоторые дамы.
— Какой красавец! — вырвалось у других.
— Синьор, — обратился к нему король, — прошу вас подойдите ближе.
Молодой человек приблизился.
— Ваше величество, — обратился он к королю, — вы временно нуждаетесь в деньгах; к вашим услугам необходимая сумма; вашего слова вполне достаточно; никаких обязательств не надо; проценты, ваше величество, можете назначить сами.
— Благодарю вас, синьор. Ваше доверие меня трогает. Желал бы я знать, вы лично мой кредитор или же кем-нибудь отправлены для доставления мне денег?
— Я лично, ваше величество.
— Еще желал бы знать ваше имя.
— Максим Дука.
— Стало быть византиец, и при этом из знатнейшей фамилии, в вашем роду были императоры.
— Все это верно, ваше величество.
— Садитесь, синьор, будьте моим гостем; позвольте вас познакомить с моими друзьями.
— Вы, синьор, живете в Италии или на родине? — полюбопытствовал герцог Орсини, который строил всевозможные догадки относительно связи молодого человека с генуэзцем; сходство в наружности было очевидно, но тот — генуэзский купец, а этот греческий аристократ.
— Птицы находят себе убежище, синьор, — отвечал ему Максим Дука, — а у византийца его нет; только слепые еще могут обольщаться надеждою, что Константинополь не погибнет. У нас отечества нет, мы его ищем в республике наук и в ней чувствуем себя гражданами.
— Самое сильное государство, — заметил король.
— И не имеющее нужды, чтобы его защищали кондотьеры.
— Кондотьеры в нем ничем не поживятся, хотя в нашей республике сокровища неистощимые, — прибавил Дука.
— Вы, синьор, вероятно знаете достоуважаемого кардинала Виссариона? — спросил Орсини у молодого человека.
— Знаю, глубоко уважаю и сострадаю его слепоте. Он один из тех, которые не падают духом и живут надеждою спасти несчастную родину.
— Однако, синьор, — раздался мелодичный голос донны Инесы, — отчаянье в устах такого молодого гражданина едва ли выше бодрости духа почтенного Виссариона.
— О синьорина, отчаянье грех великий, — возразил молодой человек, вскинув на Инесу свои кроткие глаза. — Я только не вижу естественной возможности спасти Византию, а чудес, Господом ниспосылаемых, она и не заслуживает, да правители и не возлагают надежд на Господа Пантократора; они более полагаются на князей и сынов человеческих. Я напротив, синьорина, видя падение родины, не отчаиваюсь, а ищу себе убежища, где преклонить голову свою; но всюду разорение, всюду варварство! Для кого жить? Для чего, наконец, жить? Одна вера в лучшее спасает, но увы, и она иссякает. Я удивляюсь, как мыслящие люди женятся и добродетельные женщины замуж выходят! Как смеют, наконец, решаться на этот шаг. Какую дорогу они детям своим укажут. Вы нам даровали жизнь, скажут дети, укажите же нам путь жизни!
— Такие молодые годы, синьор, и такие мрачные мысли, — заметил король.
— Ваше величество, все отвлеченное в молодости только и чувствуется сильно. Может быть поживу и изменюсь.
— И женитесь, — заметила с снисходительной улыбкой пожилая графиня Комбатец.
