— Я рассчитывал на мрак ночи и он меня не обманул. У них плохие часовые, они попрятались от дождя.
— Прекрасно. Но однако же рассказывай все по порядку, — говорил Искандер племяннику.
— Прежде всего, князь, я должен тебе доложить, что генуэзца мы вернули назад, потому что путь чрез Иллирию очень неспокоен, и он опять в лагере; что прикажешь с ним делать?
— Да пусть остается пока здесь, он ничем помешать не может, а там посмотрим…
— Что же касается Гуниада, то он уже с десятью тысячами перешел Мораву. На твою помощь он смотрит, как на залог успеха. Завтра он предполагает напасть на Керам-бея, но еще точно не знает. К рассвету он решит, а если сражение будет окончено, то он сделает три пушечных выстрела, что послужит сигналом для тебя, князь.
— Так. Пока все хорошо, — проговорил Искандер-бек и задумался.
— Ну, а как скипитары? — спросил он Гамзу. — Не думают на попятный? Как тебе, Гамза, кажется?
— Нет, князь, ты своих соотечественников не обижай. Да к тому же, они глубоко в тебя верят.
— Это основание всякой победы, — как бы про себя заметил Искандер, — вера в своего вождя, а вождь должен верить в свое призвание.
— Ну, а ты, князь, — с улыбкой заметил Гамза, — колеблешься и сомневаешься?
Искандер не обиделся; он, напротив, с любовью посмотрел на своего племянника и засмеялся.
— Молод ты, Гамза. Предосторожность вовсе не признак трусости или нерешительности.
Наступило молчание.
— Хорошо, Гамза, благодарю за службу… ну, а как Керам-бей и турки, не подозревают ли чего?
— Ты знаешь, князь, что они к тебе всегда не особенно благоволили и старались перед султаном оклеветать, но чтобы теперь что это подозревали, незаметно.
— Хорошо, Гамза, ступай и собери сюда скипитаров, сколько можно, я хочу лично с ними поговорить. Сколько их в нашем отряде?
— Около трехсот человек…
Гамза ушел. Оставшись один, Искандер-бек стал ходить по комнате. Его молодцеватое лицо, всегда веселое и спокойное, было озабочено. За стеной продолжал бушевать ветер. Искандер, после долгого размышления, остановился перед восточным углом комнаты и заметил деревянную икону, забытую здесь каким-то бежавшим сербом. Он вспомнил, как когда-то в детстве молился пред иконами, знаменуя себя крестом, и осенив себя крестным знамением, упал пред нею на колени. Он порывисто шептал не молитвы, которых он не знал, так как был воспитан в мусульманстве, а свои собственные слова. Между тем, послышались шаги и сдержанные голоса. Скоро дверь тихо приотворилась и в ней показался Гамза.
— Князь, — обратился он к Искандеру, который снова принял спокойное выражение, — я собрал скипитаров, сколько возможно, чтобы не возбудить подозрения, здесь человек около ста.
— Введи их!
Вскоре вся комната наполнилась людьми. Все это были высокие, коренастые албанцы, с ног до головы вооруженные. Все входя почтительно кланялись Искандер-беку.
— Скипитары, — обратился к ним князь, — до сих пор мы сражались и проливали кровь за врагов наших; только один необъяснимый трепет пред ними заставлял нас так поступать; а в настоящее время мы пришли погубить храбрых сербов, которые до сих пор геройски держатся в своем Белграде. Долго я выжидал минуты, когда можно будет сбросить с себя это позорное ярмо и тяжкое преступление загладить, потому что мы, хотя и не по доброй воле, много бедствий христианским народам причиняли. Теперь минута благоприятная. Мы стоим лицом к лицу с величайшим героем Гуниадом Корвином, который пришел спасать Белград и сербский народ. От нас зависит найти в нем друга или врага. Я предлагаю вам, храбрые скипитары, помочь ему, а затем идти в родную Скипери и там в горах защищать свою независимость. Готовы?
— Готовы, князь! С тобой идем! — закричали все.
— Слава Богу. Я в вас не ошибся; Гуниад уже оповещен. Идите же теперь и передайте о нашем решении товарищам, а чрез Гамзу будете получать мои распоряжения. Смотрите, не выпускайте из виду Рейс-эффенди и в минуту нашего отступления захватите его в плен; он мне необходим.
Албанцы стали расходиться.
— Гамза, пришли ко мне генуэзца, — сказал Искандер вслед племяннику, который уходил последним.
