– На своих ногах покинул поле, – заметил Миллер. – Не знаю уж, что это значит.
– Это из футбола.
– Что-что?
– Так про футболистов говорят.
– А… – Миллер почесал в загривке. – Да, тогда понятно.
«Росинант» ушел за врата Ньивстада. Еще два корабля – в Сол. В пространстве колец осталось двое живых: «Сокол» и Холден. Он чувствовал на корабле Наоми. И Амоса. Его настоящее тело дрожало и плакало, а он, как мог, старался этого не замечать.
– Даже забавно, – сказал Миллер, – как ты подвернулся для этого дела.
– Да, животики надорвешь.
– Но ведь правда забавно, умник. Ты же у нас за «каждый имеет право голоса». Всю жизнь сражался с каждым, кто хотел решать за всех. А теперь вон что. Колонии в системах еще не дозрели. Многие держатся на торговле. Когда мы закончим, не все выживут.
– Знаю.
Черные шевелились, напирали. Они ничуть не устали. Холден ощутил голод и не понял, правда ли хотел есть, или так преобразовалось другое чувство. «Сокол» шел к вратам Сол. С каждой секундой он двигался быстрей, чем секунду назад. Падал в безопасность, от него, скорее, чем при обычном падении. «Уходи, – думал Холден. – Пожалуйста, спасись!» Кольца вели свою песнь света. Голубые слизни в крови теребили его, меняли его, предлагали способы выжить, распространиться, познать…
– То есть пойми меня правильно. Я расцениваю ситуацию примерно так же, как ты. Но должен же ты оценить иронию? Сколько ты мне компостировал мозги насчет «скажи людям все как есть и положись на то, что они сделают правильный выбор»? Мало кто из этих бедолаг узнает, что произошло. Ты решаешь за все человечество.
– И ты из-за этого меня изводишь?
Миллер принял строгий и грустный вид.
– Я тебе заснуть не даю, приятель. Ты уплываешь.
Холден сообразил, что это правда. И попытался собраться с мыслями. «Сокол» подходил к вратам Сол.
Остались даже не минуты – меньше.
– Я абсолютно уверен, что хорошего в людях больше, чем плохого, – сказал он. – Все войны, все жестокости и насилие… я не закрываю на них глаза, но все равно считаю, что быть нами – прекрасно. Прошлое тонет в крови. Может быть, и будущее тоже. Но на каждое злодейство приходится тысяча добрых дел, которых никто не заметил. Сотни людей, проживших жизнь в любви и заботе о других. Несколько мгновений подлинного милосердия. Пусть даже хорошее в нас совсем чуть-чуть перевешивает плохое, все равно…
«Сокол» ушел в Солнечные врата. В пространстве колец остался он один.
– А все-таки, – сказал Миллер, – мы сейчас приговорим к медленной смерти миллионы людей. Это просто правда. Ты уверен, что собираешься сделать добро?
– Убей, не знаю, – ответил Холден – и сделал.
Мгновенный выброс энергии уступал разве что Большому взрыву. Только увидеть его было некому.
* * *
Кольцо погасло. Сначала ушло сияние последних дней, а потом искажение в его центре… исчезло. Там, где было чудо и тайна, где открывались врата в галактику, теперь в тусклом металлическом обруче тысячекилометрового диаметра виднелись далекие звезды.
А потом обруч опрокинулся.
«Сокол» на довольном мягком, в треть g, ускорении, которое должно было за несколько недель довести его до Ганимеда, всей командой – лучшими умами сокрушенной империи – наблюдал за смертью кольца, измерял труп, собирал данные. Наоми одна сидела в камбузе с грушей чая и просто смотрела. Кольцо десятки лет держалось на месте – один из самых отдаленных объектов в Солнечной системе. Оно не двигалось по орбите. Вообще не двигалось. А теперь оно стало заваливаться, притягиваясь к Солнцу, как притягивается все остальное. Конец чуду.
Список сообщений растянулся на длину пожарного шланга. Контакты подполья, репортеры сотни разных программ, политики, чиновники Союза перевозчиков и местные диспетчеры. Все рвались с ней побеседовать и, каждый своими словами, задавали один и тот же вопрос. Что это значит? Что это было?
Она никому не стала отвечать.
Заходили и выходили люди. Кто-то был ранен, как она. Кто-то не так заметно. Некоторых она узнавала. Амос заглянул только под конец смены. Его вольная плавная походка была ей знакома как собственный голос. Ей хотелось верить, что это и правда он, что старый друг действительно выжил на Лаконии, а не стал сырьем для машины чужаков. Она улыбнулась ему, приветственно подняв грушу.
