Обмороки и потери сознания нередко сопровождаются слуховыми и зрительными галлюцинациями. Этот вариант был новым, но и только. Ей хотелось в это верить, а желание во что-то поверить было для нее поводом к особенно тщательной перепроверке.
Она задала первые критерии поиска. Лицо, идентифицирующее себя как женщину, находившееся на Л-4 за восемь – тринадцать часов от сего момента. Пересечения с упоминанием правой ноги в медицинском анамнезе.
Нашлось одно соответствие. Анет Димирадис, старший механик «Радостей жизни» – грузовика, курсирующего между Коразон Саганадо в созвездии Сороки и системой Панкайя. Заставив себя забыть о вставшем в горле комке, Танака вывела на экран ее досье.
Кожа у Анет Димирадис была такой темной, что системе пришлось подстроить контрастность изображения, чтобы проявить ее черты. Танаку, как холодной водой, окатило страхом.
– Охренеть, – сказала она.
* * *
Пространство колец заливал мягкий бестеневой свет его врат. И еще пространство, будто мощная глушилка, заливало электромагнитное излучение всех диапазонов. «Дерехо» принимал все подряд, забивал свободную память необработанными данными с датчиков. Корабли, которых необъяснимое происшествие с «Прайссом» застало в пространстве колец, выстроились в очередь на допрос и разрешение на выход. Во врата понемногу входили и другие – входили медленно, с опаской, будто заслышавшие кошачье мяуканье мышки.
Желания Танаки так далеко расходились с возможностями, что их можно было считать независимыми переменными. На то, чтобы доставить всех и каждого в ее кабинет, каждого поджарить, запугать угрозами, ушло бы несколько лет. У нее не было и одного года на выяснение, что они запомнили или вообразили.
А главное, не ее это было дело. Она охотилась за Уинстоном Дуарте или тем, в кого он превратился, она обязана была притащить этого человека – или существо – на Лаконию. Даже если случившееся здесь завораживает, даже если во всей вселенной нет ничего важнее – все равно это не ее дело.
Она дважды в день питалась в камбузе «Дерехо» – но только потому, что какая-то глубинная, примитивная часть сознания чувствовала себя спокойней среди других приматов. Одна, в кабинете, она ощущала свою уязвимость. Но и среди команды ей было не по себе, хотя иначе. Она съедала свой рис и яичную болтушку, выпивала чай и возвращалась к себе, в уютное и тревожное одиночество. В таком настроении она себя ненавидела.
Она велела Боттону послать на все корабли своих представителей для опроса, а к ней направлять только капитанов, ученых и ответственных за информацию. В свободное от опросов время ей приходилось прослушивать и сравнивать десятки записей, вгрызаться в них, как собаке в кость в попытке добраться до мозга. Она переключала видео, прослушивала вопрос-другой, ловила одну-две фразы и двигалась дальше. «Вот как иной раз замечаешь свою ногу, са? Вот так же, абер кон а джи-и разных тел». Новый допрос. «Я испытывал обостренное ощущение паники, но это была не моя паника. Паника была чужой, и я это чувствовал». Дальше. «Со мной кто-то был, но не со мной рядом. Он был больше „со мной“, чем если бы находился в одной комнате».
Она говорила себе, что скучает, но она лгала. Ей было неуютно – совсем другое чувство. Ей бы напиться, ввязаться в драку, переспать с кем-нибудь. Хоть что-то. Лишь бы ощутить себя полностью в своем теле, забыть других, бывших недавно ею.
Сообщения от Трехо она ждала, хоть и надеялась, что не дождется. Прежде чем прослушать его, она заказала себе грушу красного вина по своему вкусу: сухого, с оттенком дубовой бочки.
Сообщение было «грязным»: помехи, потери качества и вставки, наугад сделанные системой связи, боровшейся с исходящим от ворот белым шумом. Но и в низком разрешении выглядел Трехо паршиво. Его неестественно зеленые глаза словно затянуло белой пленкой. Седины было больше, чем ей помнилось, и волосы поредели. Синяки под глазами – от недосыпа. Сейчас Антон Трехо был самой Лаконией и убеждался, что эта ноша не для него. Неудивительно, что он так ждал возвращения Дуарте. Танака узнала кабинет – в здании Государственного совета. Она всего несколько месяцев как покинула Лаконию, но воспоминания стали далекими, как из детства.
