* * *
Мерула и Мус шли молча. Каждый думал о своем и не замечал, как всё увеличивалась толпа людей, спешившая в одном направлении. Сильный толчок вывел Мерулу из задумчивости.
— Куда их несет? — растерянно обратился он к Мусу.
Тот недоуменно пожал плечами. Мерула бесцеремонно схватил за плечо бежавшего со всех ног мальчишку. Тот собирался огрызнуться, но присмирел, увидев перед собой рослого легионера.
— Куда ты мчишься, поросенок? К повару на жаркое? Я тебя так съем, нежареным.
Мальчик расплылся в улыбке: ясно, бояться было нечего.
— Консула принесли, — доверчиво сообщил он. — Убитого. Все бегут на форум[8] встретить.
Мерула ахнул. Не проронив ни слова, и он и Мус со всех ног кинулись к форуму, куда уже приближался ряд носилок. Впереди несли труп консула Рутилия Лупа, за ним — тела сенаторов и всадников, погибших в битве на реке Толене, где Луп попал в ловушку, устроенную предводителем италиков Веттием Скатоном. «Шесть тысяч наших погибло», — проносилось в толпе от одного края до другого. «Шесть тысяч, шесть тысяч…» — повторяли скорбные голоса. И вдруг раздались рыдания, громкие, душераздирающие: к носилкам бежали жены, дочери, матери убитых. В толпе откликнулись плачем; сплошной стон повис над форумом. Мерула с Мусом потихоньку выбрались из толпы.
* * *
Руф, шурин Муса, точными, ловкими ударами молотка по долоту выбивал отверстия в широкой гладко оструганной доске и вполголоса свирепо кого-то бранил, весьма определенно высказывая уверенность в том, что у несчастного нет и капли разума. Он заметил Муса и Мерулу только тогда, когда они подошли вплотную к верстаку, загородившему узенький тротуарчик: в мастерской было темновато, и Руф предпочитал работать на улице. Столяр опустил молоток и улыбнулся широкой и доброй улыбкой.
— Кого это ты так костишь, Руф? — спросил Мус. — Я вот привел земляка и друга, да уж и не рад: пожалуй, прогонишь обоих.
— Как тебе не стыдно! Как у тебя язык поворачивается! Гость дорогой, входи, входи, как к себе в дом входи! Друг Муса — наш друг. А ругал я себя, осла длинноухого, — поставил на жаровню краску варить и опрокинул котелок. Не понимаю, как это вышло. Уж я тер-тер пол — все равно пятно. А тряпок извел!.. Придет Терция — она меня вместе с жаровней съест. Ты знаешь, какая она насчет чистоты… Мальчишки там сейчас скребут, скребут…
— Съест, съест, конечно, съест. Я каждый день вижу, как она тебя ест… и мной закусывает. А куда пошла злющая хозяйка?
Опасения Руфа были явно преувеличены: Терция, «злющая хозяйка», ходившая за хлебом и маслинами к обеду, выслушала повесть о пролитой краске с тщетными усилиями сдержать улыбку. Весь облик ее дышал такой добротой, такой приветливостью, что Мерула почувствовал себя совсем дома, среди давно знакомых, милых людей.
За обедом вспоминали прошлое, родной Венафр и свою молодость, войну с кимврами, битву под Верцеллами. И, естественно, разговор зашел о союзнической войне. Мерула пересказал слова старика учителя.
— А ведь он прав, — задумчиво проговорил Мус. Мы воевали вместе, рядом; мы падали, и италики падали. А почему, когда делят добычу, ему причитается вдвое меньше, чем мне? Землей наделяют — римскому гражданину дают, италику нет. Меня в лагере высечь розгами не смеют, а его секут! Где же здесь правда? Возьми харчевника-грека, у которого мы встретились. Был рабом, недавно отпущен на волю. Все его заслуги — что разбавляет водой вино и за кусочек свинины дерет, как за целого поросенка. И он римский гражданин, а италик нет. Это справедливо?
Глаза Терции горели гневом.
— А что вытворяли римские магистраты в городах у италиков! Мус, при тебе дедушка рассказывал про случай в Теане, недалеко от нашего Венафра? Он это слышал от самого Гая Гракха.
— Не знаю, сестра. Расскажи.
— Явился в Теан консул с женой. Матроне угодно вымыться в мужских банях — ваши мужские, конечно, лучше женских: и просторнее и воды больше. Городской голова распорядился немедленно всем убраться из бани; кто там мылся, не домылся — все выходи: жалует сама супруга римского консула. А ей, видишь ли, не понравилось: выходили медленно, не выскакивали, как на пожар. Пожаловалась мужу, и он старика, почтенного человека, первое лицо в городе, распорядился на площади перед всеми высечь розгами. Это, конечно, справедливо? Римляне всегда правы!
